Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Тубольцев Юрий Иванович

Через месяц Лелий поднялся с ложа и вернулся к обычной жизни, но выглядел поблекшим, словно светило ему не солнце, а луна. От Сципиона он отдалился, но не примкнул к его врагам, хотя Фульвии и Порции, назойливо маневрировали вокруг него, разбрасывали приманки, рыли ямы и ставили сети.

10

Сосредоточившись на борьбе за консульство, Сципион выпустил из виду выборы преторов, тогда как оппозиция пошла в наступление именно на этом участке политического фронта. В результате, в числе шести новых преторов оказался только один человек Сципиона — Марк Бебий, брат легата африканского корпуса Луция Бебия, некогда возглавлявшего рискованное посольство в Карфаген. Упустив магистратскую власть, партия Сципиона попала в очень сложное положение. На Востоке сгущались тучи, и, несомненно, консулы потребуют в качестве провинции Грецию. Тот же,

кто поведет войну с Антиохом, будет задавать тон и в Риме, точно так же, как Сципион, взяв в свои руки бразды правления Пунической войной, одновременно подчинил себе и всю политическую жизнь государства. Кроме того, восточная кампания и сама по себе имела огромное значение и могла принести славу, соизмеримую с честью победы над Карфагеном, поэтому для всех партий это предприятие являлось не только могучим средством самоутверждения, но и заветной целью. Итак, уже пошатнувшейся группировке Корнелиев ныне и вовсе грозил крах. Правда, оба консула не были людьми, чуждыми Сципиону, но Квинкции имели претензию на самостоятельную роль в политике, и в случае успеха, они, конечно же, сколотили бы собственную группировку, а Домиций, хотя и представлял меньшую опасность, все же не вполне поддавался контролю Сципиона. Азиатская тема, помимо партийных, затрагивала еще и личные интересы Публия, поскольку Сирийское царство виделось ему последним достойным объектом для приложения его сил. Но, стремясь к руководству в войне с Антиохом, он думал не столько об умножении собственной и без того непомерной славы, сколько об утверждении своей идеологии и сопряженном с нею благе Отечества. Публий допускал мысль, что и другой полководец способен одолеть Антиоха, хотя одно только присутствие в царском штабе Ганнибала уже требовало его участия в этом деле, но даже в случае победы кого-нибудь из Квинкциев или Фульвиев, а тем более Катона, отношения с азиатскими народами могли бы сложиться столь дурно, что побежденными они стали бы опаснее для Рима, чем если бы оказались победителями.

Ко всем этим доводам добавлялась злость Сципиона из-за незаслуженного поражения на выборах. Поэтому Публий настроился на борьбу так, словно перед ним вновь стоял с войском Ганнибал. Он мобилизовал силы своей партии, вывел на улицы клиентов, призвал из ближайших селений ветеранов африканской и испанской войн. Каждое из этих подразделений политической партии Сципиона действовало в соответствующей социальной среде, внедряя в умы сограждан его идеи.

Задачей данного этапа была нейтрализация противника. Увы, могучему племени Корнелиев приходилось держать оборону и защищать свои позиции от агрессивного штурма неприятеля. А в качестве этих позиций сейчас выступала Греция. Группировке Сципиона требовалось во что бы то ни стало задержать нынешних консулов в Италии, не допустить их на Балканы, дабы, выиграв следующие выборы, поставить во главе экспедиции своих людей.

Обстановка на Востоке позволяла надеяться на отсрочку войны хотя бы на год, однако полной уверенности быть не могло. Желая отвлечь Антиоха от военных приготовлений, сенат под водительством Сципиона снарядил в Азию очередное посольство из трех Публиев: Сульпиция, Виллия и Элия. А для обуздания воинственных настроений в Риме согражданам активно, но ненавязчиво внушалась мысль, что ни в коем случае нельзя провоцировать Сирию на конфликт, а потому недопустимо всякое маневрирование боевой силой вокруг Греции. Агитаторы Сципиона объясняли, что римляне выигрывают войны благодаря справедливости своих действий. «Когда Антиох вторгнется в Европу, эллины сами призовут нас на помощь, — говорили они, — и тогда местные народы будут нашими союзниками. Но, если мы первыми ступим на балканскую землю, клевета, распространяемая о нас этолийцами, уцепившись за этот факт, разрастется на нем, как плющ на стене, и те, кто сегодня с нами в дружбе, завтра станут нашими врагами».

Недруги Сципиона, пытаясь уличить его в непоследовательности, напоминали, как два года назад он, будучи консулом, призывал усилить балканский корпус, чтобы воспрепятствовать вторжению Антиоха, тогда как теперь будто бы толкует противоположное.

«Именно, будто бы, — отвечал на это Сципион. — Два года назад ситуация была иной: во-первых, наше войско стояло в Элладе, и два в нем легиона или больше — никого не интересовало, а во-вторых, тогда мы владели ключевыми пунктами в стране и в случае боевых действий получили бы преимущество, теперь же стратегические позиции у нас с Антиохом равноценны, и, опередив сирийцев на какой-то месяц, мы ничего не выиграем, но много прогадаем».

Потенциал Сципионовой армии был очень велик, и ее фронт ныне выглядел весьма внушительно, оппозиция же на этот раз выступала неорганизованно, почивая на лаврах после недавней победы. Клан Квинкциев

явно уступал Корнелиям и не мог долгое время выдерживать конкуренцию с ними. Катон всем надоел в предвыборную кампанию и сейчас от него отмахивались, как от назойливой осы, а Валерии или Фурии не горели желанием ратовать за Квинкция или Домиция и в вопросе об Азии были солидарны со Сципионом, надеясь на будущий год протолкнуть в консулы своего кандидата. Поэтому, когда новые магистраты вступили в должность и консулы заявили в сенате о намерении двинуть свои ретивые стопы за Адриатику, они встретили мощное сопротивление. Им предлагалось остаться в Италии, чтобы завершить войну с лигурами и галлами.

Луций Фламинин выступил с речью, обосновывая необходимость вторжения в Грецию, но не уговорил никого, кроме десятка сидевших в зале Квинкциев, зато убедил брата Тита в том, что без поддержки партии Сципиона они, Фламинины, мало чего стоят. Домиций тоже поведал звонкими патриотическими фразами о своем желании прославиться, но с еще меньшим успехом. В угаре честолюбия Агенобарб даже обратился к народу и попытался воздействовать на него трансцендентным фактором. Он заявил, будто бык на его ферме рано поутру человечьим голосом молвил: «Рим стерегись!» Друзья и подхалимы консула тут же истолковали это сногсшибательное событие как указание богов на угрозу с востока, забыв при этом, что в Риме истолкованием занимаются уполномоченные на то специалисты. Жрецы же только посмеялись над Домицием, ибо Великий понтифик был близким другом Сципиона, однако перед народом сделали строгие лица и назначили умилостивительные молебствия богам.

Потуги консулов вызвали лишь снисходительное сострадание к ним за невостребованное честолюбие и ничего более. Они оба получили назначение на север. Причем Домиция Сципион задержал в столице под предлогом создания резерва на случай активизации Антиоха, а на самом деле для того, чтобы он не помешал завершить войну с лигурами Квинту Минуцию Терму — давнему другу и соратнику Публия. Для самого же Минуция Сципион не только добился продления полномочий, но и подкрепления его войску.

11

Устроив должным образом дела в Риме, Сципион обратил взор на Азию. Он мог твердо рассчитывать на то, что через год кто-то из его ближайших друзей возглавит восточную кампанию, а значит, ему предстоит так или иначе столкнуться с Антиохом. Поэтому Публий решил, не теряя времени, заранее изучить царя, для чего надумал отправиться в Азию в составе посольства Виллия Таппула. При этом у Публия возникла еще одна идея, реализация которой требовала именно его присутствии в царской резиденции.

Римские делегации обычно состояли из трех сенаторов. Не желая нарушать традицию, Сципион попросил Публия Элия Пета уступить ему место в посольстве и без труда уговорил своего друга согласиться.

Такое событие, как поездка принцепса в Азию, не могло остаться незамеченным и вызвало немалый ажиотаж и в сенате, и в народе. Но Сципион утихомирил страсти, объяснив, что глобальных планов на предстоящий визит он не строит и в его намерения входит лишь знакомство с будущим противником. Вообще, Публий всячески давал понять, что ответственность за переговоры остается на Виллии и Сульпиции — признанных авторитетах восточной политики, с одной стороны, не желая лишать их первоначальных полномочий, а с другой, стараясь избежать ситуации, когда второе подряд его посольство, решая локальные задачи, выглядело бы в глазах народа безрезультатным. Однако каждое свое высказывание на эту тему Сципион заканчивал интригующей фразой: «Впрочем, некоторую пользу Отечеству я надеюсь принести уже сейчас. Но распространяться об этом пока не стоит».

В конце марта три Публия с многочисленной свитой, достойной видных консуляров, выступили из Рима по Аппиевой дороге, держа путь в Брундизий, где их ждала быстроходная квинкверема.

Сципион исходил и изъездил практически все Западное Средиземноморье: побывал в Галлии, Испании, Нумидии, Карфагене и Сицилии, но на Восток отправлялся впервые. Когда дома все в порядке, приятны дороги дальних путешествий, ум не отягощен думами о насущном и устремлен вперед, навстречу всему новому. Ныне путь Публия лежал в те края, где не раз бродило его воображение, откуда к нему пришли теоретические знания по многим областям жизни, где зародилась человеческая мысль, вырвавшись на свободу из утробы утилитарного быта. На этот раз деревянная фигура нимфы, стоящая на носу его корабля, смотрела не на дикую Испанию, кишащую воинственными племенами, не на великую в своей низости империю наживы — Карфаген, а на Грецию, где было все: варварство и цивилизация, воинственность и трусость, небесное сияние идеи и ползучая корысть, величие и низость, а сверх того, все то, что способен измыслить человеческий разум, и еще гораздо больше.