Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Шрифт:
— Вот ты тут похваляешься, топаешь как победитель, — после паузы заговорил Публий, — а мне не понятно, как ты можешь гордиться победами, которые в конце концов привели твой народ к краху. Неужели тебе доставляет удовольствие, что твое имя часто мелькает у поэтов и историков, в то время как название «Карфаген» все реже звучит в реальной современной жизни? Неужели возможно считать себя победителем, когда все, кто был с тобою, проиграли?
— Ну, Корнелий, тут тебе явно изменил дипломатический такт!
— Ничуть, Баркид, просто я ориентируюсь на уровень собеседника. Так отвечай же!
— Хорошо, ответ будет столь же острым, сколь и вопрос. Попытаюсь и я приноровиться к уровню оппонента. Слушай
— Бедные Ганноны и Газдрубалы. Ты вспоминаешь о них всякий раз, когда тебе туго в споре, невзирая на состоявшееся признание. А кстати сказать, куда подевался мой давний знакомый Газдрубал, сын Гизгона.
— Его где-то зарезали заговорщики. Точнее не знаю, меня он не интересовал: моего внимания не заслуживает человек, лишившийся всех своих сил.
— Хорошо, вернемся к обсуждению того, кто тебя интересует. Так, значит, ты, Ганнибал, не чувствуешь своей ответственности за Родину?
— Ты смешишь меня, Корнелий, а еще Африканский! Родина для вас, что папенька с маменькой для малого дитяти, вы и на миг боитесь от нее оторваться, а моя Родина там, где я существую и действую, она в моей воле, в моих свершениях, в моих победах! Вот если бы тебя изгнали твои твердолобые латины, так ты через год окочурился б с тоски. И поделом бы было, чтоб проучить тебя, как Павсания! А я, как видишь, здесь и процветаю, и так же грозен, как когда-то, настолько грозен, что вы теперь со страхом смотрите не на Африку, а на Сирию! Моя сила не в финикийцах, а во мне самом, и для меня все равно, будут ли в моем войске ливийцы, галлы или сирийцы, состав не имеет значения — важно, что полководец — Ганнибаал!
— А я бы оскорбился, если бы мне предложили одерживать победы для азиатов. Ведь я — гражданин Рима, а не безродный наемник!
— Ты словно и не слышал того, что я тебе здесь толковал.
— Я слышал. А теперь ты услышь меня, Ганнибал. Я был в Карфагене, я видел ваш сенат, который выплевывает на свет таких вот героев, из среды которого, как ты ни отрекайся, вышел ты сам, твой Гамилькар и сын Гизгона — вопреки тебе, замечу — тоже фигура весьма неординарная, и беда его только в том, что ему не попались Теренции и Фламинии. Так вот, не было перед моими глазами зрелища постыднее, чем явление в наш лагерь под Тунетом вашего совета тридцати. Мои слуги ведут себя куда достойнее вашей знати, а наш сенат посланцы Пирра некогда назвали собранием царей и богов.
— Но никто из этих «царей» не может властвовать, — с горячностью перебил
— Потому мы и все цари, что никто не пытается подчинить других, а наоборот, стремится увлечь, зажечь их своей идеей, целью, ибо тогда они будут действовать на столько же эффективнее, на сколько войско граждан боеспособнее банды наемников — уж этого-то ты не оспоришь!
— Оспорю другое. Пусть кто-то у вас в самом деле умеет убеждать, увлекать и действовать, но при этом он все равно остается лишь одним из многих. Так, что в том проку? Его усилия — Сизифов труд. Я оспариваю смысл вашей системы и утверждаю, что вы не люди, а муравьи и вам не испытать и даже не постичь истинную гордость!
— Поскольку мы все вершим совместно, наша гордость умножается с ростом числа достойных людей. Слава современников присоединяется к подвигам предков, и так она копится столетиями. Каждый из нас сопричастен делам всего народа, всего Рима, дух каждого гражданина объемлет века. Вот истинный размах жизни! Мы воздвигаем громаду, в сравнении с которой отдельный, выброшенный из общества человек — что камень на обочине против подпирающей небеса египетской пирамиды! Нам есть чем гордиться, и гордость наша несет в себе созидательный потенциал, а у таких осколков человечества, каким ты себя изображаешь, вместо гордости — лишь пустоцвет тщеславия!
— Смесь изощренной риторики с воображением наивного юнца! Вот уж где пустоцвет во всем своем цветении и во всей своей пустоте!
— Вот тебе раз! А как же наши победы, Ганнибал? Разве они не свидетельствуют в пользу моих слов? Жизненность наших идеалов и ценностей, Ганнибал, подтверждена в Италии, Сицилии, Испании, Африке и Греции, подтверждена тем, что мы всегда одерживаем верх, подтверждена тем, что побежденные народы не становятся нашими врагами, а вливаются в наше государство. Так что истинный победитель — не бездомный скиталец, авантюрист-одиночка, а римский народ, и он же истинный герой истории!
— Против патетики я бессилен, Корнелий. Уволь! Ты надрываешься передо мною, едва не воздевая руки в священном экстазе, словно я — толпа безмозглой черни, а не Ганнибаал. Давай без эмоций, я тебя уже учил. Вот ты сейчас гордо взираешь на меня с пьедестала твоих побед и стадной морали, но через сто лет уже никто не будет знать о твоих достижениях. «Сражение при Заме?» — скажут: «Было такое». «Кто победил?» — «Римляне». А вот победу при Каннах всегда будут называть Ганнибаловой! Так-то тебе боком выйдет ваш коллективизм! Ну и чем же ты гордишься?
— Как, чем? Ты меня удивляешь таким тугодумием старца, Ганнибал. Ведь в продолжение приведенного тобою диалога зададут вопрос: «А кто такой Ганнибал?» На это ответят: «Карфагенянин». Потом спросят: «А кто такой Сципион?» И прозвучит в ответ: «Римлянин». Тут-то все сразу и станет на свои места, тут все и прояснится.
— Ах, насколько различным тоном ты произнес: «римлянин» и «карфагенянин»!
— Различие в тоне соответствует разнице в качестве приведенных понятий. А насчет сравнения сражений при Заме и Каннах, замечу, что одно из них все же было поинтереснее другого на столько же, на сколько Ганнибал как полководец интереснее Варрона.
— Но ведь, кроме Варрона, у Ауфида был еще и Павел, — с азартом заядлого спорщика перебил Ганнибал.
— В тот день, к сожалению, командовал не он.
— Так ты хочешь сказать, что моя победа оказалась напрасной!?
— Твоя — да, а победа Карфагена была весьма существенной, потому как для государства не имеет значения, над кем именно из полководцев ты восторжествовал, а важно, что было побеждено вражеское войско. Видишь, как я усвоил твое разделение Африки на Карфаген и Ганнибала!