Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша
Шрифт:
Эта попытка осуществляется таким образом:
"...я иду в рабочие кварталы. Мы должны сделать подсчет наших сил. Меня ждут рабочие. Они узнали, что я жив и на свободе".
Такими речами можно разрушить не только сказку, но и крепостную стену.
Когда на одной странице напечатано этакое произведение газетного искусства и рассказано о том, что, "по обыкновению, от тревоги Три толстяка начали жиреть...", то происходит разрушение жанра.
В числе главных разрушителей жанра (кроме самого автора) был оружейник Просперо.
Оружейник,
"Он лишен жизни", "он ходячая газета" - обижались критики - "он говорит одними лозунгами".
Независимо от критиков, предпочитавших всему тончайший психологизм, надо сказать, что вождь народа в романе о восстании, просидевший весь роман в клетке и выходивший из нее для того лишь, чтобы произнести несколько газетных шапок, мог вызвать недоумение. Он и вызывал недоумение людей, не понимавших, что такие неразговорчивые герои начинают разговаривать после победы. Герой Олеши, Просперо-победитель, разговаривает после победы так:
"Я велю тебя арестовать!"1
Обиженные критики очень страдали, но если серьезно разобраться, то у них не было для этого повода. Они не понимали, что не только бедность души заставляет героя говорить такие речи, а закон жанра: плакат не может разговаривать, как герои Пруста, - с тончайшими переживаниями. Плакат говорит так: "Теперь пришел ваш последний час..."
И там, где Олеша действует по законам жанра-плаката, там все обстоит благополучно. (К оружейнику Просперо это отношения не имеет, потому что плохой плакат не может убедить в том, что сам по себе жанр плаката не хорош.)
Но писатель не всегда делает так.
Писатель разрушает жанр.
Для чего он это делает?
Для вульгарного социологизма.
Вульгарный социологизм (он считался тогда нетленным) проник не только в историческую концепцию романа. Зловонным ручейком затек он и в его педагогику. Все эти оговорки по поводу того, что "время волшебников прошло", "никаких чудес не происходило" и "чудес не бывает" связаны с вульгарно-социологическим угрюмым неодобрением жанра. Ведь волшебники и чудеса - это сказка, а сказку выволакивали на пионерский суд2.
1 Ю. Олеша. Зависть. В кн.: Ю. Олеша. Избранные сочинения, с. 38.
2 А. Кожевникова. Эй, сказка, на пионерский суд! Пьеса в 2-х действиях. М.-Л., 1925.
Олеша не понимает, что отличие социального романа от сказочного состоит в том, что социальный роман делит людей на общественные группы подробно и обстоятельно, а сказочный - только на "красных" и "белых", "наших" и "не наших". Олеша стал робко соединять один жанр с другим. А они не соединялись. Олеша нажал, жанр стал крошиться. В дальнейшем Олеша будет нажимать не один раз.
Но сказка разрушается не только вульгарным социологизмом, который разрушил и не такие пустяки. Она
"- Это ты, кукла?
– спросил наследник Тутти, протягивая руку.
"Что же мне делать?
– испугалась Суок.
– Разве куклы говорят? Ах, меня не предупредили!.. Я не знаю, как себя вела та кукла, которую зарубили гвардейцы..."
Но на помощь пришел доктор Гаспар.
– Господин наследник, - сказал он торжественно.
– Я вылечил вашу куклу. Как видите, я не только вернул ей жизнь, но и сделал эту жизнь более замечательной. Кукла, несомненно, похорошела, затем она получила новое великолепное платье, и самое главное - я научил вашу куклу говорить, сочинять песенки и танцевать.
– Какое счастье!
– тихо сказал наследник".
Наследник верит тому, что ему сказали, не потому, что он так глуп, а потому, что это сказка.
"Я не дала бы себя так провести", - подумала Суок не потому, что она так умна, а потому что автор разрушает сказку.
Во всей этой истории от сказки только "Какое счастье!" наследника.
"Три толстяка" это сказка, которая немножко конфузится, что она сказка. Она оправдывается: "время волшебников прошло", "чудес не бывает".
У нее были основания не только конфузиться, но и дрожать от страха, потому что это время было очень опасным для сказки.
Оправдываясь, сказка становится очень серьезной. Это ее портит, как ребенка, который начинает говорить, как взрослый.
В "Трех толстяках" сказочность испуганно и поспешно снимается, и это делает произведение, которое уже в состоянии быть только сказкой, противоречивым. Умный мальчик не может отличить живую девочку от куклы, а умная девочка удивляется тому, что он не может отличить. Один герой делает сказку, а другой ее разрушает. Ведь в сказке все уславливаются, что не будут обращать внимания на вещи, которых без сказок не бывает.
Юрий Олеша не хочет сказку, потому что гораздо лучше написать психологический роман о зашедшей в тупик Европе.
Пока же писатель делает свое произведение противоречивым.
От победы над сказкой писателя спасает понимание законов жанра. Он пользуется некоторыми его особенностями и получает хороший результат.
Особенно хороший результат он получает тогда, когда ему не удается нанести чувствительное поражение жанру, то есть когда он не может смирить себя до такой степени, чтобы встать на горло собственной сказке.
Тогда писатель получает бескомпромиссный жанр и вводит в него широкий подтекст.
Юрий Олеша не пытается объяснить читателю, что его сказка это несколько искаженная история, но, поскольку он пишет для несмышленых детей, то на это можно посмотреть сквозь пальцы. Удача приходит тогда, когда писателю, не омраченному несказочными соображениями, удается вывести из не идущего на уступки жанра серьезные и большие значения.
Поэтому, когда "весь Государственный совет, вспомнив о докторе Гаспаре, запел хором: