Сделай мне больно
Шрифт:
"Fin de siecle"? царил внутри. Картины в тусклых рамах, отблески свечей на темных сюжетах - боги и герои, быки и простирающие руки девицы в одеждах бледных и запятнанных: о, Петербург...
Иби оказалась в дальнем зале. Впервые появилась в юбке - возможно, после вчерашних затруднений в ее "Трабанте". Слегка покачивая ногой в темном чулке и плоской туфле, читала книжечку. При свете палевой свечи в хрустальном подсвечнике. Шелковый платок в кармашке пиджака, воротничок приподнят. На плюшевом сиденье, облокотясь на мрамор с кофе в фарфоре и розой в целлофане. Белой.
Согласно местному обычаю
– Я опоздал, прости.
Иби взглянула поверх оправы своих очков.
– Тебе не очень хорошо? Садись.
– Минуту, - сказал он.
– Закажи мне то же самое...
Это было внизу.
В зеркале мелькнуло чужое бледное лицо. Дверь на обороте была расписана, как комикс. Он повесил пиджак, ногой откинул сиденье и кулаком уперся в кафель. Навстречу самодовольно просиял унитаз. Тяжелея лицом, он напряг диафрагму. Его тошнило натощак. Пена подскочившей кислотности, а после желчь. Надсадная, психологическая рвота. Желудком их не выношу. Наверное, это и называют - утробный антикоммунизм. Он выпрямился и вздохнул. Головная боль прошла. Еще мгновение, и появилось предвестие эйфории. Он снял пиджак с двери и рассмотрел ее изнанку - бесцензурную. Графика шариковых ручек. Надписи были непонятны, но в целом можно было сделать вывод. Анальный лейтмотив смелее, чем в Москве. Гомосексуалисты выше держат голову. Все остальное, как в сортире на Столешниковом. Он вышел к зеркалу и вынул носовой платок. Смочил под краном, вытер рот. Вынул расческу, причесался. Виски были в испарине. Глаза запали. Скулы украшала щетина, как раз трехдневная. В кармане завалялся чуингам. Слегка перегоняя желваки, как бы с надменным и отрешенным видом он поднялся на поверхность. Над столиком с его розой нависал некто скуластый и вислоусый. Он поднял синие глаза, и Александр улыбнулся ему нехорошо. Синеокий развел руками удалился.
– Мерси, - сказал он, придвигая кофе.
– Кто сей?
– Компатриот.
– Интересовался?
– Тобой.
– Как, то есть?
– Спрашивал, не югослав ли ты. Как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно. Венгром...
– Я рада, - улыбнулась Иби.
– Но лучше чувствуй себя русским.
– В том-то и дело. В том-то все и дело, что русским чувствую себя, лишь только перевоплощаясь. Всечеловечность, что ты хочешь. А ты невыносимо элегантна. И вообще такой амбьянс, что зарыдать и мордою об мрамор. Что ты читаешь? Можно?..
Узкая и тонкая, книжечка была в ледериновом переплете с полустертым золотым тиснением. Гид по Будапешту 1936 года. По-английски. Он раскрыл и прочитал:
– Would you like to spend a Royal Time in Budapest? Yes, I would, сказал он.
– Why shouldn't I...? Откуда у тебя это ретро?
– Дома нашла.
– Если да, - читал он дальше вслух, - то следуйте программе, которая была разработана составителем сего буклета в связи с визитом, Принца Уэлльского и отмечена первой премией на конкурсе. День первый, утро... (Он перекинул страничку.) После обеда... Прогулка по главным улицам центра, чай в "Джербо". Поездка по Дунаю либо в моторной лодке, либо в "Софии" прогулочном катере люкс. Вечером цыганская музыка (дирижер Имре Мадьяри) на террасе ресторана "Гундель", где бассейн с волнами, или в саду на крыше отеля "Ритц". Затем - в кабаре "Мулен-Руж"...
Он
– Кроме Дуная что-нибудь осталось?
– Цыганская музыка.
– А еще?
– Осталось все. Или почти. Но под другими именами. Кафе "Джербо" - мы в нем.
– Это оно?
– Оно. Но если ты, как принц, предпочитаешь чай, то...
– Ни в коем случае. Спасибо. То, что нужно.
– А как прошло?
– Не говори.
– Что ты читал?
– Который тебе понравился.
– Он вынул бензиновую зажигалку, показал ей (напомнить про танк) и дал огня.
– Про параноика в поезде.
– Им не понравился?
Он усмехнулся.
– Не поняли?
– Если и поняли, - сказал он, - виду не подали. Реакция была молчание. И если бы на этом кончилось, Иби, я был бы счастлив. Но стали задавать вопросы, и я наговорил три бочки арестантов.
– Как?..
– Тюремная наша идиома.
– Забудь. Уже прошло.
– Будем надеяться, - вздохнул он и посмотрел, как она курит, разжимая при затяжке на белой сигарете пальцы.
– Но, правда, Иби? зачем ты столь изыскана сегодня?
– Тебя пугает?
– Меня охватывает спесь. Принцем крови начинаю себя чувствовать. Вскипает голубая моя кровь.
– Просто в юбке ты меня не видел.
– Я в целом! Облик...
– Какой!
– На букву "И".
– Идиотский?
– Интеллектуальный.
– Импортный?
– Интернациональный.
– Инертный?
– Инициативный.
– Инфантильный?
– Инфернальный.
Интервал. Потом она придумала:
– Инцестуозный?
– Идеальный.
– Неправда! Нос у меня длинный.
– А нос на букву "А". Аристократический. Можно сигарету?
– А я их для тебя купила. За валюту. В "Дуна-Интеркоктиненталь". В машине целый блок. И скотч. Ты любишь?
– Кто же не любит.
– Скажи мне, Александр, случайно, ты не сатанист?
– Не очень.
– А в Бога веришь?
– Я в ангелов пар экселянс?.
– А в падших?
– Тоже.
– В Сегеде, - опустила она глаза, - у меня в номере их была целая стая. Все падшие до одного. И я на них смотрена, когда...
– Когда?
– Ну, когда с твоего позволения. Соло... Mais dis-donc, tu sais parler Francais??
– Слегка.
– А хочешь, сходим во Французский Институт?
– Институт? Звучит серьезно. Надеюсь, это бывший "Мулен Руж"?
– Почему "бывший"? "Мулен Руж" как был, так и остался. Но этот by night? для простых людей. А мы с тобой пойдем в кино.
– На что?
Она закрыла гид и придавила в черной пепельнице окурок с оттиском губной помады.
– На то, чего в Москве вам не покажут. Даже у нас выходят в шоке.
* * *
Когда двумя сложенными пальцами - по-пистолетному - эсэсовец с фуражке с высокой тульей разжал коленнопреклоненной зубы, Иби сдавила его так, что Александр чуть не вскрикнул. Картина была - действительно. В ней тоже был Дунай, но по ту сторону границ - в прекрасной Вене, где бывшая узница концлагеря отыскала своего палача за стойкой отеля в роли ночного портье. Одна пара преклонных лет ушла среди сеанса. Потом какой-тo офицер увел из зала свою девушку - невесту, судя по светлому платью с кружевами.