Сделай мне больно
Шрифт:
Распахнулась дверь, и влетел Комиссаров. Под мышкой раздутия папка из хлорвинила.
– В аннигилятор!
– пнул он кирзачи.
– Не берет.
– Тогда на помойку. Нечего тут разводить. Эстетику, понимаешь, безобразия... Все в порядке, Андерс!
Он бросил папку, и на стол, заваленный бумагами, хлынули новенькие заграничные паспорта. Бордовые с золотом. Он затолкал их обратно и поднял голову:
– Темные очки у кого-нибудь есть?
В отличие от коллег он был без грима - изможденный до землистости, а под левым глазом фонарь.
– Откуда? Только розовые.
– Мы
Александр вынул свои:
– Зеркальные подойдут?
– Ну-к...
Комиссаров примерил, дав коллегам повод:
– Прямо Джеймс Бонд!
– Точно! Вылитый цэрэушник.
– Зато не уголовник. Спасибо, Андерс.
– Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка.
– Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.
Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.
– Кардамон. Перегар отшибает...
– Расслабься, - посоветовал ему коллега.
– Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.
– Разве что по пьянке, - сказал другой.
Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку - по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.
Коллега прыснул:
– Дан приказ ему на Запад...
Комиссарова это не рассмешило:
– Вам тоже дан - держать Москву. И помните мои слова: "Справа опасности нет".
Встал со стула и взял паспорта:
– Андерс, вперед!
Горкомовский шофер проснулся, когда ему надвинули на нос кепку.
– Куда?
– На Киевский.
Шофер включил зажигание, бензин оказался на нуле. Выругался - и носом пошла кровь. Зажимаясь обрывком газеты, шофер побежал с канистрой одалживаться.
Элегантная "Волга" изнутри была запятнана грязью и подозрительно затертыми следами - неужели кровь? На желтой обивке потолка темнели полумесяцы - отпечатки каблуков? Александр подобрал с резинового коврика обрывок гитарной струны - басовой?
– Что это?
Комиссаров вынул из кармана плаща обломок сигареты.
– Не в курсе?
– Нет.
– Сегодня под Москвой имел открыться неофициальный рок-фестиваль. Со всего Союза посъезжались рокеры. Советский, понимаешь ли, Вудсток хотели учинить.
– И что случилось?
– Идейный противник не прошел.
– Комиссаров подавил зевок. Электрогитары оказались бессильны против "калашей".
Александр не поверил:
– Вам что, и автоматы выдавали?
– Ребятам из дивизии Дзержинского. Нам, к сожалению, нет.
– Он потрогал под очками свой фонарь.
– Иначе пленных бы не брали...
– Что в нем подрывного, в роке?
– Не понимаешь?
– Нет.
– Инстинкты низменные развязывает. Ниже пояса которые... Как, дядя Коля, баки?
– Залил,
– А нос?
– Кровит, гад, - гнусаво отозвался шофер. И вне какой-либо логичной связи в сердцах добавил:
– Скорей бы, блядь, война!..
Так и погнал через залитую апрельским солнцем Москву - меняя руки попеременно: одной крутил, другою зажимал.
* * *
Поезд стоял на левом крайнем пути - уходя из-под свода вокзала далеко на солнце.
Спецпоезд
Заграница сбывалась на глазах, и это было не вполне реально. Это было - кружится голова, и спазмы в горле, и все плывет. Что вот сейчас он Андерс - поднимется в одну из этих капсул и...
Ковровая дорожка коридора. Зеркальность лакированных панелей отражает вдаль уходящий блеск латуни. Откатываем дверь и входим в двухместный номер с умывальником и баром.
Александр поставил сумку на бордовый бархат, снял и повесил на лакированные плечики свой плащ.
Он опустил окно.
Под бортом шевелилась масса, с той стороны перрона ограниченная дощатым забором. Обычным таким - некрашеным и светло-серым на солнце. К вокзальной железной стене забор, по замыслу, примыкал вплотную, но доски в том месте были выбиты. Озираясь, в лаз ныряли парни - для закулисного распития "на посошок". В виду заграницы отъезжающие были одеты празднично и налегке. Провожающие в силу шестимесячной инерции и недоверия к весне еще донашивали зимние пальто; впрочем, уже в расстегнутом виде. Припекало так, что кое-кто мастерил из газет солнцезащитные пилотки. Среди взрослых трезвых не было. Какие-то девчонки в этой сутолоке упрямо пытались раскрутить хоровод.
– И все они в Венгрию?
Комиссаров закурил и выдул дым за окно.
– А что?
– Речь в свое время шла про творческую молодежь...
– Чем она не творческая? Те трое лбов, вон видишь, из дырки вылезают?
– он показал, - "Веселые ребята". Музыкальный ансамбль. Представляют художественную самодеятельность тяжелой индустрии столицы. А легкую ее промышленность - наш танцевальный коллектив. "Звездочки"...
Внизу их было немало, "звездочек" - от пионерок до бывалых девиц, оформившихся за границу, как на танцы в окраинном парке культуры и отдыха. У забора одна особняком - слегка расставленные ноги в алых сапожках на высоких каблуках, светлый длиннополый плащ, перехваченный в талии, рука на бедре. Особа затягивалась прощальной сигаретой - длинной, тонкой и с белым фильтром. Белая крашеная прядь скрывала выражение лица, но красный ее рот имел отчетливый рисунок - презрения.
– А это кто, звезда их?
– Которая?
– Вот там - со ртом.
– Мамаева?
– Комиссаров потемнел лицом.
– У "Метрополя" с "Националем" звезд таких навалом - на панели. По двадцать долларов за раз.
Даже при соотношении один к трем - шестьдесят рублей. Два раза, и почти месячная зарплата Александра. Он уважительно взглянул на девушку с фамилией Мамаева.
– Неужели профессионалка?
– Не знаю. Танцует вроде где-то. В Доме культуры на окраине. Мне ее сверху навязали. Сам никогда б не взял. И этого бы тоже - Играй-Мой-Баян. Ты посмотри на крокодила. В поезд не сел, а уже на ногах не стоит...