Сделай мне больно
Шрифт:
– А это что такое?
– Забудь!
– ответил Александр.
* * *
Каждому члену творческой группы не только разрешили, но и в обязанность вменили взять с собой за границу литр водки. На всякий случай для укрепления дружбы с венгерским народом. По указанию головного вагона, Комиссаров водку реквизировал: "Во избежание дорожных инцидентов". Картонный ящик с разнокалиберными бутылками он втащил в купе и разогнулся:
– Представляешь? Не хотели отдавать. Насобирал же я народ! Отныне все! Не доверяю никому. Только тебе...
– Обижаешь, - ответил Александр.
– Почему?
– А отлучаешь.
– Разве
– Естественно. Такой же сын страны.
– Да, но ты знаешь меру. В отличие от них...
Комиссаров снял очки и проверил в зеркале состояние своего фонаря. Надел очки обратно и вынул из кармана две сигареты:
– На, закури моих. Мне, понимаешь, по начальству надо - на большой хурал. Придется тебе побыть при водке. Здесь у нас, значит, литров с полста. А диспозиция такая. Враг номер Один - ты его слышишь. Баянист. Затем - "Веселые ребята". Пока что все они под кайфом, но уже не доезжая Брянска возможны осложнения. Дверь при этом ты, конечно, на запоре держишь. Но если меня еще не будет, а они станут напирать, уступи им - ну, чекушку-две. Не больше. И не сразу, а как почувствуешь готовность атаковать буфеты на стоянках. До этого их доводить не надо. Еще чего, отстанет кто-нибудь в России. Главная задача на время пути - обеспечить стопроцентный выезд за границу. Почему и сложность: давать нельзя, но и не давать - тоже. Диалектика души! Надеюсь, как на специалиста. А дверь блокируй.
Он вышел.
Александр закрыл на два оборота и откинулся на бархат. Тут под голову была такая думочка специальная - для дневного забытья под стук колес.
Не доезжая Брянска, в стену постучали.
– Эй, старшой?
Он отозвался:
– Нет его!
Стена, которую он полагал сплошной, на глазах сложилась в гармошку и разъехалась с треском. Александр оказался в насильственной компании попутчиц.
– Извините за вторжение!
– Ничего...
Одна пребывала в горизонтали на верхней полке и с томиком русско-венгерского словаря, другая - инициативная - сидела анфас на нижней. Это была секретарша Союза писателей Рублева. Анатомически - все было при ней. Не груди - шары навыкате. Обтянутые телесного цвета тонким свитерком западный артикул этот поименован "водолазкой". Копна волос, выкрашенных "под сено", короткая замшевая юбка и круглые колени, облитые зеркальной кожей черных сапог типа "садо". В писательском клубе она работала на втором, административном этаже, и Александр с ней не пересекался, но однажды в кофейной очереди стоял за этим задом, обладательница которого хвасталась, что даже сам Андрюша из Америки всегда привозит ей чего ни скажешь: вероятно, за бюрократические услуги.
– Скучаем, молодой прозаик?
– развивала вторжение Рублева.
– Тогда как надо мной вот критик Рита О*** - исключительно даровита. При этом мама-одиночка. Меня зовут Аглая. Не знаете меня? А я вас знаю. И про вас...
– Что именно?
– А все!
Александр заставил себя усмехнуться.
– Неужто?
– А сказать, где ты загар свой приобрел?
– Под лампой кварцевой.
– А вот и нет! В Таджикистане.
– Веско и ласково Аглая похлопала его по вельветовому колену.
– Уж ты мне, Александр Александрович, поверь... И знаешь, к какому выводу пришла я о тебе? Твой принцип в жизни - дорого и штучно. А мой наоборот. Дешевка не смущает, лишь бы много.
– Это вы о чем?
– А обо всем. Не только в смысле шмоток. Хотя от дорогого тоже не
– Она нагнулась и вынула бутылку.
– Точно! Ты смотри!.. Заделаем междусобойчик?
– Комиссаров не велел.
– Комиссаров? Он в кармане у меня сидит... Давай стаканы!
– Щурясь от дыма своей сигареты, Аглая свернула головку экспортной водки и налила в тонкий стакан, вынутый Александром из бара.
– Прими наверх, Ритуля.
– Пойдет ли без закуски?
– усомнилась критик О***, но опустила руку и приняла. Ее ногти матери-одиночки были обкусаны.
– Эх, ребята!
– задушевно сказала Аглая.
– В Москве-то на балконе у меня такая капустка пригнетена - пальчики оближешь. Мой охламон из деревни кадку приворотил. Закусывали всю зиму, да еще и на Майские ему хватит. Вплоть до Девятого - до моего возвращения. Ну, ладно, ничего. Засигаретим! Бери. И говори скорей за что.
Александр взял.
– Не знаю...
– То есть?
– Ну, нет у меня слов.
– Ты же писатель?
О*** сверху заметила:
– Они, Аглая, не словами пишут. Цезурами они. Немая генерация.
– Тогда вам слово, - ответил Александр.
– Давайте выпьем за Мадьяросаг.
– Это еще что?
– Не знаешь разве? Самоназвание Венгрии.
– Интеллектуалка, говорю ж тебе, - подмигнула ему Аглая.
– Только за Венгрию, Ритуля, с какой нам стати? Русским-то? Курица не птица, Венгрия не заграница. За нас - в Венгрии. Поехали, мальчики-девочки!
Они ехали.
Брянск, Киев, Винница...
Жмеринка, Тернополь, Львов...
* * *
Банкноты предстоящей маленькой страны были большими. Утонченно декадентских оттенков, неведомых Госзнаку и его рублям, эти ассигнации потрясли его барочной сложностью орнаментов, этими вензелями и овалами, откуда спесиво взирали пораженцы прошлого века - мятежные усачи в бакенбардах, аксельбантах и шнурованных своих "венгерках" Пачка за пачкой на стойке пограничного отделения Госбанка вырос целый блок венгерских форинтов, который еле влез в старый пластиковый мешок с потертой надписью "Beriozka" - одолженный Аглаей.
Комиссаров взял мешок, доверив Александру папку с паспортами.
На первом этаже проходила таможенный контроль молодая еврейская семья. Она и дети уже отрешились от этой реальности, а он, суетливый и запаренный, еще донашивал маску благонамеренности, услужливо открывая чемоданы. Мордатые таможенники рылись в них с небрежной снисходительностью. Чемоданов было много, приобретенных с прицелом на новую жизнь: ярко-оранжевые все.
Перрон был пуст. Они спрыгнули и пошли через пути. Комиссаров сказал:
– Отъезжанты...
Александр молчал.
– Ты вообще к ним как относишься?
– К кому?
– Ну, к этим. Кочевникам.
Александр подумал и произнес:
– ...Да будет благословен еврей. Да будет благословенен и русский.
– Кто это сказал?
– Человек один.
– Наш бы человек так не сказал.
– А он и не был ваш.
– Да-а, - сказал Комиссаров.
– Запустил предшественник работу со сменой соцреализма...
Шутка вышла тяжеловатой.
Солнце зашло, но было светло, и рельсы вдали еще удерживали оттенок розовости. Воздух по эту сторону Карпат был хрустально чист. Голова Александра кружилась от кислородного отравления на станции Чоп - ворот отечества.