Сделай мне больно
Шрифт:
– Наш, товарищ Шибаев.
– Вид среднеевропейский, - упрямился начальник.
– Писатель!
– заверил Комиссаров.
– За водку отвечает.
– Нашел, кому доверить. Писателю!..
– Так он не пьет.
– Вижу, силен ты в кадровой политике. Из писателей у нас один-единственный не пил. Писал! И дописался. Отправили по ленинским местам. Не в Шушенское, к сожалению. В Швейцарию. О ком говорю, ты знаешь? Если нет, спроси у Хаустова.
– Он не из таких.
– Ручаешься?
– Он мне,
– Ну, если правая... Смотри. Налей им, Хаустов.
Красавец с черными подглазьями исполнил с безучастным видом. Из первой под руку попавшейся бутылки "на винте".
– Случайно твоя правая рука по-ихнему не знает?
Собутыльники по наружности не особо отличались от гостей. Но были хозяевами. Из местного аппарата.
– Увы, - сказал Александр, на которого при этом все снова посмотрели. С подозрением.
– Вот и мы "увы", - сказал Шибаев.
– Баки залили до отказа, а общий язык все не приходит. Какая-то с ними неком-му... Тьфу!
– Некоммуникабельность, - сказал мрачно Хаустов.
– Во-во. Нэм тудом - и то с трудом.
Хозяева оживились:
– Хоги мондта?
Шибаев поднял стакан.
– Тринкен! Нет-нет, не нэм, а так у нас положено. Давайте! За встречу на венгерской земле. Мир-дружба, и тому подобное...
Не только венгры, но и сам инициатор выпил с дрожью омерзения. Запил "пепси-колой" и поднялся - коротконогий, как штангист. Прошелся по номеру. Позолота, лакированное дерево, картины с нимфами, огромная кровать под балдахином. Большими пальцами он оттянул подтяжки и шлепнул себя по брюху.
– Твоих бы "звездочек" сюда. А, Комиссаров? Их руководительница, что за баба?
– Из "березок". Которые мир покоряли.
– Ну, это при царе Никите было. Мир ей сейчас не покорить. Хотя в соку. Как это в народе говорится? Сорок лет, бабий век. Сорок пять - баба ягодка опять! И что, скатилась до фабричной самодеятельности? Ты, Комиссаров, не стесняйся. Закусывай давай. Хаустов! Нож в руки! Демонстрируй тактику салями. А мы пока вопрос стратегии решим. Замужем?
– Не знаю.
– Ладно! Не есть проблема. Алкаш твой, гармонист. Тянет ее, что ли?
Комиссаров покосился на Александра.
– Не вникал.
– Ты ведь, Комиссаров, в армии служил. Так давай, как в армии? Махнемся не глядя? Ты мне эту, я тебе свою... Э, э! Куда ты?
– Обстоятельства, товарищ Шибаев.
– Ага... Ну, если так - давай. Действуй сообразно. Но предложение обдумай. Погоди, я жвачки тебе дам. Бери-бери! Они нам ящиками тут понатащили.
Начальник поезда Дружбы набил Комиссарову карманы горстями чуингама, а в руку дал дубинку венгерского салями.
На этот раз памятник Петефи оказался с левой руки. Глядя на черную фигуру в люминесцентной мгле, Комиссаров поднял салями над головой:
– Восстаньте,
– К революционным или реакционным?
– Неверная классификация. Революции, Андерс, разные бывают. В том числе, национальные. Опять вы, гордые, восстали за независимость страны. И снова перед вами пали самодержавия сыны... И знамя вольности кровавой... та-та-та - мрачный знак... Суворов был его сильнейший враг.
– Не Петефи.
– Нет. Михаил Юрьевич. Оба посланцы богов. Петефи даже на год меньше Лермонтова прожил. В двадцать шесть погиб. Не на бессмысленной дуэли, а в бою. И между прочим - с нами.
– Разве?
– Отчаянный был русофоб. Тела, кстати, на поле боя не нашли, и есть антисоветская легенда, что был взят в плен и умер стариком во глубине сибирских руд. В общем, непреходящий источник смуты. В Пятьдесят Шестом опять же из-за него все вспыхнуло. Ты знаешь...
– Откуда?
– возразил Александр.
– Черная дыра на этом месте для меня в истории.
– Официальную-то версию хотя бы?
– "Кровавая оргия реакции, бело-фашистский террор..." Какие-то обрывки по краям, а посредине ужас воет.
– Правильно воет. Началось невинно. Дискуссионным клубом Петефи. Затем Иосифа Виссарионовича в Будапеште усами об асфальт.
– В Москве он рухнул раньше.
– Ты прав. Эту дыру Хрущев пробил. Такую, что и по сегодня не заткнуть. Сволочь.
Комиссаров отошел к урне, культурно сплюнул и вернулся. Сунул салями в карман, вынул пластинку чуингама и в свете витрины осмотрел.
– Сделано в США. В урну или пробуем?
– Как знаешь.
– Ладно, разложимся... Бери!
Александр развернул и сунул в рот.
– Как?
– Нормально.
– А вкус?
– Не тлетворный.
Комиссаров разжевал и кивнул:
– Перегар, во всяком случае, отшибает.
Они шли и работали челюстями - переполненные чувством заграницы. Острым и абстрактным. В том смысле, что по Дебрецену шагали, как по Бродвею. На этот раз Комиссаров даже приостановился у витрины и показал на зажигалку.
– "Ронсон", видишь? В 390 форинтов? У Хаустова такая.
– Они двинулись дальше.
– Да... Вот я и говорю: начальство мне досталось. Сам видишь. Я не про Хаустова - он по линии "Интуриста". В силу профессии интеллигент. Тогда как Шибаев... Обратил внимание? На Нинель Ивановну глаз положил. Мало ему сосалки этой...
– Кого?
– Как кого? Мамаевой! Он же ее мне в группу засадил.
Александр охнул.
– Что с тобой?
– Зуб.
Отвернувшись, он выплюнул шибаевскую жвачку. Вместе с пломбой. Комиссаров проявил сочувствие: