Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

Данилюк Семён псевдонимом

Опамятовший профессор потупился.

Наступило тягостное молчание.

Долгова склонилась к председательствующему. Тот предоставил ей слово. - Должна признаться, что мне тяжелее, чем вам всем вместе взятым, - горько констатировала Таисия Павловна.
– Негрустуев - сын моей доброй приятельницы. Но это как раз тот случай, когда приходится констатировать: "Антон мне друг, но истина дороже".

– Так в чем же эта истина?
– Антон уже свернулся ежом, выставив колючки.

– А истина в том, любезный друг, что вечное твое неверие завело тебя не на ту дорожку. Впрочем после того, что я сегодня услышала, - это не кажется удивительным, - Таисия Павловна сурово оглядела

поникших "кафедранцев".
– Ты симпатичный парень, Антон. По-своему искренний. Наверняка и заблуждаешься искренне.

– Так докажите, что заблуждаюсь!
– Антон вскочил, распаленный.
– Только этого и хочу!

Он требовательно оглядел тех, кто только что горячо дискутировал с ним. Но взгляд его наталкивался на затылки или - поджатые, осуждающие губы. Лишь умоляющие Верочкины глаза бессильно пытались передать ему что-то. Но и она, боясь оказаться застигнутой с поличным, наклонилась поправить туфлю.

Только Долгова не отвела глаз. " Что, правдоискатель, получил? А ты чего ждал от этих?" - без слов, почти сочувственно поинтересовалась она.
– "Теперь уже ничего", - ответил он.

– Ты, Антон, пусть не умышленно, но объективно покусился на "Капитал" - краеугольный камень марксизма-ленинизма, - продолжила Таисия Павловна.- Сейчас много развелось подобного рода охотников половить рыбку в мутной воде. А мы не можем позволить кому бы то ни было безнаказанно разрушить здание, отстроенное поколениями!

– А что, это так запросто?!
– Антон пошел в разнос.

– Во всяком случае могу обещать, что тебе это не удастся. И перестань оглядывать зал. Поддержки ты здесь не найдешь.

– Вижу, - безысходно признал Антон.
– Я думал, здесь ученые. А оказалось, - марксюги. Он поднялся. - Негрустуев, сядь! Тебя еще никто не отпускал! - Да все понятно! Давайте заканчивать, а то винный закроется. Зачитывайте свое: "Обсудили - осудили". Кто там у вас на это выделен? Зал заволновался негодующе. На сей раз Негрустуев оскорбил презрением всех присутствующих, и его больше не жалели.

– Что ж, раз Вы так торопитесь, - ведущий кивнул. Доцент, на которого возложили подготовку заключения по реферату, поднялся. Он чувствовал себя неловко. Потому что в принципе был человеком порядочным. То есть, если жизнь не вынуждала совершить подлость, он ее не совершал. Но через месяц должно состояться обсуждение первого варианта его докторской диссертации. Судя по сочувствующим взглядам, остальные понимали его положение и - сострадали.

Напечатанное на трех листах заключение гласило, что "студент Негрустуев допустил фальсификацию, искажение важнейших постулатов марксизма-ленинизма; мировоззренческая беспринципность привела автора реферата к ошибочным политическим выводам, объективно клевещущим на экономическую политику советского государства".

За утверждение экспертного заключения проголосовали единогласно. Копию постановили направить в ректорат для принятия решения о целесообразности дальнейшего пребывания Негрустуева в ВУЗе и в комитет комсомола - для рассмотрения персонального дела на комсомольском собрании.

– Считайте, Негрустуев, что еще легко отделались, - назидательно произнес в завершение секретарь парткома.

Антон захохотал. Поклонился до полу: - Спасибо, гуманные мои, что не приговорили к сожжению на костре.

Под неодобрительный гул он вышел.

– Негрустуев, - требовательно окликнули его. Следом вышла Таисия Павловна.
– Сигарета есть?

Вытянула из протянутой пачки, затянулась:

– Я постараюсь сгладить самые острые формулировки. Крайности эти про умысел подчистим. Но - прими добрый совет: на комсомольском

собрании покайся. Тогда - из университета, конечно, попрут. Пожалуй, и из комсомола. Но хоть не дойдет до прямого обвинения в антисоветчине. Что это такое, тебе объяснять, надеюсь, не надо?

Под его насмешливым, откровенно глумящимся взглядом Таисия Павловна все-таки смешалась:

– Поверь, Антон, здесь ничего личного. Наоборот, хочу как могу помочь, хотя бы ради твоей мамы. И еще за тебя один человек просил...Если б узнала раньше, пока еще можно было замять. Но вопрос уже на контроле. Есть интерес со стороны Комитета. У меня, соответственно, установка.

– И вам, погляжу, не просто, - посочувствовал Антон.
– Кстати, насчет комсомола. Не сочтите за труд, - он залез в запасной карман, вынул комсомольский билет и всунул его ошарашенному секретарю райкома.
– Передайте там по своим инстанциям. Жаль мне Вас, Таисия Павловна. Баба-то красивая. Хмыкнув в обычной своей, уничижительной манере, отправился дальше, - предначертанным ему путем.

А Таисия Павловна осталась с чужим комсомольским билетом в руке, почему-то больше всего уязвленная этой нелепой жалостью.

* В кабинете первого секретаря обкома комсомола Балахнина, где за пятнадцать минут перед тем закончилось заседание бюро, было накурено. Хозяин кабинета сидел, глядя осоловелым взглядом на не очищенный еще от бумаг стол, и пытался вникнуть в то, что энергично говорил ему единственный оставшийся из членов бюро обкома - Листопад.

– Открой форточку, - попросил Балахнин.
– А лучше прямо окно, - ничего не соображаю. Третий день по двенадцать часов вкалываю. Приближалась областная конференция - последняя перед съездом комсомола, и подготовка к ней отнимала все время первого секретаря. Многолетний опыт приучил его, что протокольные промахи невосполнимы, как подрыв на скрытой мине. Потому Балахнин лично вникал во все мелочи, вплоть до качества галстуков на участниках пионерского приветствия. Мелочи - именно на них засыпаются разведчики и партийные функционеры. А засыпаться Юрий Павлович Балахнин не хотел. Он хотел перебраться в Москву, в аппарат ЦК ВЛКСМ, и мечта эта была близка к осуществлению. Оставалось только грамотно провести конференцию и без сбоев свозить делегацию на съезд.

– Никак не пойму, Иван Андреевич, чего ты от меня хочешь, - произнес Балахнин, тоном давая понять: "Отстань. Хоть сегодня - отстань".

Но как раз сегодня Листопад оказался некстати непонятливым. Он нахмурился:

– Повторяю. Речь идет об Антоне Негрустуеве. Моем корешке. Ты ведь его тоже знаешь.

– Я многих диссидентов знаю. По должности.

– Да какой он на хрен диссидент! Просто упертый. Привык во все вгрызаться. Опять же перестройка, новые веяния, - вот и загорелся.

– Так еще того хуже - раз дурак! Мало ли у кого что в башке. Или будь благонадежен, или вовсе не высовывайся. Ошибки он у Маркса нашел! Да я их с десяток найду, если покопаюсь. Только для чего? Кого вообще интересует, что там на самом деле сто пятьдесят лет назад думал этот полоумный жид? Вот скажи, - тебя интересует?

Листопад, обескураженный неожиданной откровенностью, неопределенно пожал плечом.

– А другие и вовсе его не читали. И спят себе спокойно. Схема-то на самом деле аж со времен язычества отработана. Кто такой Маркс? Да тот же идол. Думаешь, шаманам больно надо было знать, есть чего у идола в башке или нет? Стоит истукан и - стоит. А ты его трактуешь. И через то имеешь власть. Кто трактует, тот и при власти. А чужим заказано. Так нет, нашелся нетопырь. В святилище полез. Зато и схлопотал по сусалам. Пусть скажет спасибо, если в дурдом не угодит.