Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

Данилюк Семён псевдонимом

– Почему в дурдом?
– Иван опешил.

– Шизофрения, - уверенно определил Балахнин.
– В марксизме усомнился. Готовый диагноз.

– На Западе, между прочим, в марксизм вообще один на десять верит. Ты их тоже всех готов загнать в психушку?- раздраженно подковырнул Иван, понявший, что человек, на которого он рассчитывал, помогать не собирается. Но первого секретаря тем не смутил ни в малейшей степени.

– На Западе - нет. Сомневаться в марксизме там - идеологическая позиция, а у нас - бесспорный признак сумасшествия. Балахнин подмигнул, потянулся крупным телом, намекающе положил руку на выключатель. - Юра! Я должен отбить этого парня, - упрямо повторил Листопад.
– Это мой друган,

понимаешь? Не хочется напоминать...

– Не надо напоминать, у меня хорошая память, - Балахнин недоброжелательно посмотрел на упрямо косящего Листопада, неохотно вернулся в свое кресло. - Я не забываю своих долгов. И раз настаиваешь, долг отдам. Это будет непросто, дело слишком далеко зашло. За одно то, что комсомольский билет секретарю райкома партии чуть не в морду запустил, еще пару лет назад сидел бы как миленький. Но пред КГБ мне тоже кое-чем обязан. А с райкомом партии, я так полагаю, ты сам без проблем договоришься, - по лицу Балахнина промелькнула намекающая тень, - об интрижке с Долговой ему давно доложили.
– Но...
– он сделал значительную паузу.
– Центровым в этом деле придется идти тебе самому. Мы тебя как молодого ученого и члена бюро направим в университет для разбора ситуации на месте. Ты предложишь на собрании резолюцию: "Выговор с занесением. И - ходатайствовать перед ректоратом, чтоб дать возможность закончить ВУЗ". От своего имени.

– Сделаю!
– заверил Иван.
– И - проголосуют за милую душу. - Кто бы сомневался! Но хочу, чтоб ты понимал цену вопроса. Ты - центровой, ты и крайний. Помнишь физический закон: ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего? Поэтому то, что прибудет твоему "отмороженному" дружку, который все едино не через месяц, так через год на чем-то да сорвется, убудет у тебя. А ты как думал?
– Балахнин усмехнулся.
– Выступить в защиту клеветника марксизма - такого никто не забудет. А теперь подсчитаем висты и "гору". Он выудил из ящика стола счеты, откуда-то там завалявшиеся, и принялся с аппетитом отщелкивать костяшки. - В апреле состоится ХХ съезд ВЛКСМ, - так вот, если хоть какая-то новая жалоба да еще в увязке с твоим выступлением по Негрустуеву, поступит, - считай, для тебя съезд накрылся. Опять же могут припомнить дружбу с рецидивистом Торопиным, - видели тебя с ним совсем недавно, о чем проинформировали. Что у нас далее? Через пару лет готовился выходить на защиту докторской? Так вот защитишь - это без сомнения, башка у тебя светлая. Но не через два года, разумеется. Кто ж пацана допустит? Лет через десять, если все срастется. Что еще мы с тобой мыслили? Да, стать проректором. Ну, это уж вовсе пустое. Без докторской не о чем говорить. А так - Бог навстречу. Я, как ты деликатно напомнил, твой должник. Так что даешь команду - стартуем.

Всё это Балахнин произносил обесцвеченным, лишенным эмоций голосом и в то же время с тонкой, иезуитской улыбочкой вгрызался в почерневшие от злобы, ставшие вдруг не косящими, а - косыми, глаза Листопада. - Так что решил?
– поторопил Балахнин. Так чтобы стало ясно: вопрос задается последний раз.
– Записывать в повестку?

Он вытащил из карандашницы ручку и не шутя потянулся к пятидневке.

– Та записывай!
– сдавленно рявкнул Листопад. - Даже так?
– Балахнин озадаченно отложил ручку. По правде - ждал он другого ответа.
– Широк, нечего сказать, - ради друга на амбразуру! Да с тобой самим рядом, как с динамитом! Надеюсь, если меня когда коснется, так же стоять будешь.

– Будь спокоен. Не сдам. - Тогда ладно. Попробую тебя прикрыть, хотя бы до съезда, - Юрий Павлович пожал плечами, вроде сам озадаченный собственным долготерпением.
– Но только... Комсомольский билет Негрустуев должен с извинениями забрать. На собрании повиниться

и покаяться. Без этого даже затевать нечего. Обеспечишь?

– Заставлю, - сквозь зубы процедил Листопад. Впрочем без прежней уверенности в голосе.

* "Не всё, что хочется, можется. Мудрость в том и заключается, чтоб уметь с этим примириться", - умно рассуждал Антон, обчитавшийся Льва Толстого. Но на самом деле в жизни делал все иначе. Стремился достичь недостижимого и постичь непостигаемое. Потому что, слава Богу, не был мудр. А был лишь умен.

И сейчас в тети Пашином подвальчике, в компании Ивана и кроткой Веры Павловны, чувствовал себя скверно и неловко, оттого, что приходилось огорчать друга, который так много сделал, чтоб помочь ему, и буквально кипел негодованием, наткнувшись на внезапную неблагодарность, - Антон не хотел принимать помощи. Как умела, поддакивала Листопаду и Вера Павловна. Она теперь часто забегала в подвальчик. Перестала стесняться тети Паши. В свою очередь тетя Паша очень зауважала жильца, когда узнала, что валандается он не с какой-то очередной прошмандовкой, а с университетской преподавательницей.

– Давай наконец исходить из того, что мы трезво мыслящие люди, - потребовал Иван, чувствуя, что начинает сатанеть.

– Давай, - безразлично согласился Антон.

– Тогда ответь, станет ли здравомыслящий человек лбом пробивать кирпичную стену?.. Не станет, и сам это знаешь. А что он сделает? Обойдет или перелезет. Потому что цель не в том, шоб пробить, а в том, шоб пойти дальше. Шоб пойти дальше, надо закончить ВУЗ. Шоб преодолеть стену, надо совершить маневр. Твой маневр самый простой, - покаяться на собрании. Я логичен?

– А как же свобода воли?
– тихо вопросил Антон. Иван едва не заскулил. - Усвой наконец: есть вещи, которых лучше не касаться. Из нормального чувства самосохранения. Ты ж горячую сковородку не лапаешь! И твоя свобода воли от этого не страдает. Произносишь три - четыре коротких фразы. Остальное сделаю я. Спустим на тормозах, - выговорешник с занесением. Главное - не вышибут.

– И для чего?

– Шо для чего?!

– Для чего не вышибут?

– Да хотя бы диплом получить. Неужто, как баран, под нож готов? На радость затрюханному Сергеечеву. Ему-то только этого и надо. Тебя вызвездят, и его втихаря отмажут. Да я бы из одного упрямства, шоб этой гниде неповадно было, на попятный пошел... Ивану надоело ловить ускользающий Антонов взгляд, и он вгорячах прихлопнул лапой хлипкий стол. - Покаешься, я тебя спрашиваю, скотина ты эдакая?! - Да в чем, Ванюш?!

– Причем тут "в чем"? Как раз "в чем" в этой ситуации абсолютно ни при чем! Просто встаешь и говоришь: "Был не прав. Блукал впотьмах. А на заседании кафедр мне так светом истины промеж глаз полыхнули, что так и живу - с красными звездами в зрачках, - весь из себя на марксистско-ленинской платформе". Всё! И - ныкнул на место. Дальше я сам обеспечу, - Листопад озадаченно мотнул головой.
– Верка, чего отмалчиваешься? Скажи хоть ты ему! ..Ау, ты где?

– Что? Да!
– Вера Павловна встряхнулась.
– Антоша! Мне в парткоме предложили письменно осудить содержание твоего реферата. Иначе грозятся!.. Антон сочувственно погладил Верочку по волосам.

– Напиши всё, что требуют, - разрешил он. - Там и без тебя макулатуры хватает.

– Антон! За что ж ты меня так не уважаешь?
– Вера Павловна заплакала.

– Что, неужто не напишешь?

– Напишу, конечно. Куда я денусь?
– её личико сморщилось.
– Но ты... зачем так? Мог бы деликатней. Бездушный ты все-таки.

* Вверху, в дворике, послышался рев двигателя. Посреди лужи остановилась "Волга".

Дверь в подвальчик скрипнула.

Антон и Листопад переглянулись.