Сделка на ложь
Шрифт:
– Мне нельзя, – напомнила я. – Врачи запретили.
Правда запретили… и давно. Он что, забыл? Или сам сильно нервничает и запамятовал по рассеянности?
Тем временем Сашка забрал мой бокал, и ничего не предложив взамен, осушил и его, а после вернулся за стол. Я внимательно следила за мужем, стараясь понять, что с ним не так. Пока пододвигался к столешнице, заметила, как на его скулах играют желваки. Чего это он так злится? Или нервничает? Я напряглась еще больше.
Устинов резко открыл шуфлядку, покопался в ней и, изъяв на свет какие-то листочки, бросил
– Что это? – посмотрев на них с подозрением, спросила я, похлопав недоуменно ресницами.
– Вот и мне хотелось бы знать, что это такое? – протянул он с каменным лицом. – Не расскажешь?
И столько недовольства, столько осуждения было в словах, что брала я бумажки в руки неохотно и подчеркнуто медленно. Мне хватило пары секунд, чтобы понять, что в руках.
«Он знает! Он все знает и злится!» – внутри трезвонила сирена. Оболочка сдержанности и выносливости была повреждена: руки затряслись от нервов. Не успела… Сам узнал! Черт!
Пока я «читала» и занималась самобичеванием, Сашка вновь налил себе коньяка и вернулся на место – к столу.
Я же поднесла дрожащую руку к лицу, вытерла лоб, и прямо посмотрела на него.
– Почему ты мне не сказала? – быстро перешел он к делу, а мое сердце упало в пятки.
«Черт! Вот что ему на это сказать?!» – взбледнулось мне.
– Когда? – выдавила в растерянности я.
– Сразу, как только узнала, – раздраженно произнес Сашка.
– Ты был занят, вот я и сомневалась, что стоит… Пока.
– Пока? Ничего себе «пока»! До скольки лет ты собиралась скрывать, что Лиза моя дочь?!
Его глаза пылали огнем праведного гнева и сейчас с большим удовольствием прожигали во мне дыру, а лучше бы – спалили заживо.
Отвела глаза, вновь опуская их на листочки в руках. Пробежалась взглядом по дате, по результатам и только потом наткнулась на их с Лизкой имена.
Черт! Это все моя рассеянность… Это не то!
– А, – выдавила я. – Так я собиралась. Сразу! Но мы поссорились, расстались, помнишь?
– И что? Я из-за этого не должен был знать, что у меня родится ребенок?! – рявкнул он. – Это подло, Ник! Я думал, мы стали хоть немного честнее по отношению к друг другу…
– Мы стали! – искренне возразила я и тут же добавила, но тише: – С недавнего времени…
– Что-то я не заметил!
– Вы с отцом украли малышку, угрожали нам! О каком доверии идет речь?! Ты хоть сам-то понимаешь?!
– Мы не знали, как еще привлечь ваше внимание и заставить говорить с нами без явки в суд. Мы ничего бы ей не сделали!
– Но вы выкрали Лизку! – подскочила я и хлопнула по столу ладонью. – Мы могли только за попытку вас судить!
Он смотрел раздраженно на меня, я – на него.
– А что тебе мешало признаться мне эти недели: после свадьбы, после нашего похищения? – протянул он тихо, беря себя в руки и стараясь не скатываться в скандал. В отличие от меня.
– Я боялась, – честно призналась я, вновь присаживаясь на место.
– Чего же? Меня? Отца? Кого?! – фыркнул Устинов. – Как я должен относиться к твоим недосказанностям? Думал, мы сможем доверять друг другу,
– Я не хотела, чтобы это выглядело так, будто я сменила одного отца на другого. Сам представь! После известия о том, что Андрей был подослан: «Кстати, милый, раз такое дело, раз выяснилось, что он плохой, скажу правду: не он отец моей дочери, а ты!» Так что ли?!
– И сколько ты собиралась ждать, чтобы сказать?!
– Столько сколько нужно! Когда стала бы полностью уверена в тебе, начала доверять! Я не робот, у меня есть чувства, страхи. Мой ребенок не удачная часть сделки, не разменная монета в бизнесе или еще бог знает что. Ни как это воспринимаете вы с твоим отцом.
У меня опять навернулись слезы. Не думала, что после того, как мы все обсудили, он станет обвинять. Да, я была не права. Да, должна была сказать, но он же давит! Так нельзя!
Встала со стула и пошла к двери, нужно было умыться.
– Ника! – полетело мне вслед. – Ты куда? Стой…
Отмахнулась и ускорилась.
Муж нагнал меня почти у самой двери. Сжал в объятиях, уткнулся в макушку.
Попыталась высвободиться, но меня держали крепко. А слезы защипали глаза сильней.
– Не уходи! – прошептал Сашка мне в ухо. – Я злюсь, очень злюсь… На все: на себя, на тебя, на обстоятельства. Я время потерял, поступил, как дурак, уехал. А ты одна тут осталась с ребенком. С моим ребенком, а этот урод рядом с тобой крутился.
Всхлипнула, слушая, пытаясь осознать сказанное. Фундамент, на котором стояло нынешнее отношение к нему, внезапно исчез. Сложно было осознать, что во всех этих ошибках виноваты оба: не поговорили, нарубили с плеча, а сейчас все выплыло на поверхность. Молчание целых четыре года разрушало все, стояло преградой в наших отношениях, в будущем семей. Во всем.
Первичный запал истерики иссяк. Хорошо, что мы оба не умели истерить. По-настоящему, с разрушением окружающего и друг друга. Хорошо, что для начала нам хватило только постучать по твердому столу и поорать друг на друга. Орать было за что: и ему, и мне. У нас были обиды и разочарования, и нужно было принять это, а также понять, что нам не за что извиняться. Мы просто стали жертвами чужих игр и манипуляций. Были слишком молоды, неопытны…
И я смогла успокоиться: глубоко вздохнула, закрыв глаза, и обняла его плечи в ответ.
Мы стояли вплотную. Сашка обнимал меня почти до хруста костей, почти не давая дышать. И вновь нахлынуло то странное чувство необходимости в нем. Сильное и всеобъемлющее. Казалось, оно не только мое, но и его.
Раньше наша страсть основывалась на романтике, восхищении, на чем-то новом и неизведанном – с моей стороны на любви. Она была сильной; я захлебывалась в ней, в восторге от взаимности.
Сейчас страсть и желание сопровождались ссорами. Наверное, ими мы прижигали старые кровоточащие душевные раны, нанесенные ранее. Выталкивали ими боль, обиды, страхи наружу, и заливали возникшую пустоту дикими эмоциями: похотью, жаждой… Иначе их было не назвать.