Сделка Политова
Шрифт:
Марина помолчала, а потом добавила ещё:
– У этого, правда, тоже перо что надо. Не обращал внимания?
– Нет.
– Приглядись как-нибудь. Очень любопытная ручка. Золотая, пузатая. По виду очень дорогая. Старинная. Правда он ею ничего не подписывает, я, по крайней мере, этого не замечала, а вот в руках держит часто. Крутит её в пальцах, сжимает и вообще с ней не расстается. Если моя теория об интриге верна, – Марина улыбнулась, – то мне кажется, что это может быть какой-нибудь её прощальный подарок, поэтому он с этим пером всё время и возится. А ещё у него есть такая привычка…
Но девушка не успела договорить, потому что раздалась трель телефонного вызова. Она подняла трубку.
– Да, Евгений Павлович. Уже несу.
Марина
Политов посмотрел вслед уходящей тонкой фигурке и на миг задумался, но потом как бы очнулся и принялся за работу.
***
Когда первый месяц Политова в Минкомпрессе подходил к концу, случилось как раз то, во что до этого никто всерьёз не верил, и все считали это фантазиями замминистра Жигина. Пришло то самое письмо. В самый обычный дождливый день, когда помощник высокопоставленного чиновника по имени Иван Политов расположился у себя за столом, и начал разбирать принесенную им из экспедиции свежую почту, из высокой стопки выпал продолговатый конверт. Он действительно, с виду был совершенно обыкновенным и не примечательным. На нём ровным, красивым почерком, чёрными чернилами было написано:
Заместителю министра Е. П. Жигину. Министерство коммуникаций и прессы. Москва. Россия.
И всё. Обратный адрес отсутствовал, что несколько расстроило любопытство Политова, но зато, как и было сказано, в правом верхнем углу конверта, где должны были быть приклеены почтовые марки, стоял необычайный круглый чёрный штемпель с изображением светящегося месяца, из которого выходил человек в саване. Одну руку он поднял, указывая двумя перстами вверх, а во второй руке держал песочные часы. Штемпель был настолько сочным и ярко выделялся на белоснежном конверте, что Иван Александрович, ещё не разглядев письмо как следует, без колебаний признал в нём то самое.
Политов взял конверт и внимательно осмотрел его. Он был из хорошей, плотной бумаги, с приятными шероховатостями по краям и видимой текстурой. На ощупь он казался совсем пустым, потому что был лёгким и тонким. Политов поднял его над головой и посмотрел на свет. Бумага оказалась непроницаема, и, к своему большому сожалению, он ничего разглядеть не сумел.
Марина, что сидела в это время рядом за соседним столом, заметила замешательство своего коллеги и вопросительно поглядела на Политова. Иван Александрович молча передал ей конверт.
Сказать, что пришедшее письмо сильно потрясло Жигина, в полном смысле этого слова, было бы нельзя: с виду и в целом он воспринял приход долгожданного послания довольно прохладно. Однако же сказать, что после этого знаменательного и зловещего события, подчинённые Жигина и вовсе не увидели никаких изменений в поведении своего патрона, было бы, по меньшей мере, заблуждением, а по большей мере – преднамеренным лукавством.
Узнав о письме, Жигин, в очень скором времени уже стоял в кабинете своих помощников и бегло разглядывал послание, выхваченное из протянутой руки Политова. Осмотрев письмо вполне, он как-то странно горлом вымолвил «спасибо» и второпях скрылся в недрах своего кабинета. Чем занимался замминистр в течение оставшегося рабочего времени, и что потом происходило на его служебном месте, доподлинно никому известно не было, ибо свой кабинет в тот день чиновник уже не покидал. Кроме того, он отдал распоряжение, чтобы и к нему больше никто не ходил и, чтобы никого не допускали, а всем звонившим, невзирая на чины и имена, отвечали, что его на месте нет и сегодня, очевидно, уже не будет. Но это то, что произошло на глазах у всех. А вот то, что случилось тем же днём, но позднее, стало известно не сразу, а только после тщательного допроса уборщицы.
Вечером, когда все служащие разошлись по домам, оставив свои кабинеты пустыми для наведения в них чистоты и порядка, уборщица, по обыкновению своему, в самую последнюю очередь, зная привычку Жигина задерживаться самому и задерживать подчинённых ещё на час-два после завершения рабочего дня, направилась к нему в приёмную. Каково же было её
Она рассказала, что в тот момент он был неимоверно бледен, шатался, но пьяным, вероятно, не был, потому что довольно ясным и отчётливым голосом произнёс что-то по поводу ковра и пыли в своем кабинете, а потом, покачиваясь и даже временами опираясь на стену, направился к выходу. Ещё уборщица утверждала, что глаза у Жигина были широко раскрыты и даже выпучены, словно бы он только минуту назад сделал первый глоток воздуха после долгого его отсутствия, при этом лицо Жигина попеременно кривилось то в натужную усмешку, то в плаксивую гримасу.
Правда стоит отметить, что на следующее утро, как опять-таки заверяли впоследствии свидетели, главным из которых вдруг нечаянно стал сам Политов, в стенах организации Жигин объявился совершенно бодрым и весёлым. Видимо он всеми силами старался дать понять окружающим, на тот случай если они уже были оповещены о его странном и позднем вчерашнем уходе, что, собственно, ничего ужасного и из ряда вон выходящего не случилось, а всё осталось по-прежнему и предмета для беспокойства нет.
Наверно у него это, быть может, и неплохо бы получилось, если бы только не неизвестно откуда взявшиеся у него под глазами тёмные припухлости и какая-то рассеяность и задумчивость в поведении, которых Политов, за месяц своей службы в должности, ещё никогда не подмечал у своего патрона.
А между тем наступил второй день после получения странного письма, а потом и третий, и всё казалось, действительно входило в привычное русло и ничего не могло предвещать катастрофы, как она всё же разразилась. Политов хорошо запомнил все обстоятельства того утра.
Надо сказать, что время для обеда в министерстве никогда не поддавалась нормированию, и это, невзирая на то, какие бы новые порядки и какое бы новые руководство не обустраивались в стенах данного учреждения. Обед тут всегда начинался в те часы, когда у служащих выдавалась свободная минутка, а свойство заканчиваться он имел только тогда, когда начальство требовало своего подчинённого назад, по надобности. Исходя из этого простого правила, можно было с почти абсолютной вероятностью утверждать, что если посреди рабочего дня человек находился не на служебном месте, то он обязательно находился в столовой и наоборот – если нужного человека в столовой в наличии не имелось, то он определенно точно уже был вытребован обратно руководством по своим служебным обязанностям. Конечно, всё это несколько расшатывало дисциплину в организации, потому что иногда, даже в самый разгар рабочего дня со своих мест в сторону столовой могли сниматься целые отделы, и даже по второму или по третьему разу за день, но видимо, чиновничья братья имела в себе именно такую природу, при которой среди всех других возможных вольностей, которые она всё же могла себе позволить, как то: уходить вовремя домой или же пользоваться качеством запаздывать на службу с утра, выбирало именно эту – свободный график по приёму пищи.
То было утро четверга. Оно было сумрачным и хмурым, собственно как большинство дней случившейся тогда осени. Улучив свободную минутку, когда начальника ещё не было на месте, Инесса Карловна заглянула в кабинет помощников и таинственно рукою поманила к себе Марину. Девушка вышла, но через минуту вернулась, взяла кошелёк и, подмигнув Политову, сообщила, что намеревается отправиться как раз в столовую, чтобы поспеть ко свежему кофе с булочками.
Политов уже привык, что секретарь и помощница, несмотря на ощутимую разницу между ними в возрасте, неплохо сходились между собой и часто вместе обедали, однако в этот раз ему их идея не понравилась, потому что именно сейчас он думал выйти покурить. Теперь же, в такой ситуации ему полагалось оставаться на месте неотлучно, на тот случай, если появится Жигин и тому что-либо потребуется.