Сделка
Шрифт:
– А там, где шлюхи, - сказал я, - там сводничество.
Он улыбнулся, не из вежливости на сей раз, показав ряд зубов.
– Вы предвосхищаете мои слова. Мне это нравится. Да, это было в одном полицейском участке, кажется, на Гаррисон-стрит, хотя, возможно, память мне и изменяет, где я впервые увидел Вилли Биоффа. Он произвел на меня впечатление: ведь мне едва стукнуло восемнадцать, а этот сводник был на несколько лет меня моложе, на несколько. Судья спросил, сколько ему лет, и он гордо ответил: "Тринадцать". Его оштрафовали и отпустили. Но я его запомнил.
– Почему?
–
– У вас возникло это впечатление лишь за то короткое мгновение, когда вы встретили его в полицейском участке?
Пеглер демонстративно пожал плечами, его брови приподнялись.
– Видите ли, я видел Биоффа еще раз, через несколько месяцев. Его имя запомнилось мне: я сам начитанный человек, и имя этого человека напомнило мне одного из героев Диккенса. Вы когда-нибудь слыхали о старом кафе "Арсония"?
– Кажется, я тогда еще не родился. Это не салун Майка Фритцеля?
Кивнув, Пеглер, довольный моей памятью, сказал:
– Да, это еще до начала мировой войны. Дикое местечко. Подружка Фритцеля Гилда Грей позволяла поднимать себя на стойку бара, чтобы экспромтом сплясать там свой знаменитый шимми.
Судя по блеску в его глазах, этот танец оставил неизгладимое впечатление в памяти Пеглера.
– В любом случае, - продолжал он, потушив сигару и снова вынув свой золотой портсигар, - мы, репортеры, время от времени собирались в "Арсонии", где частенько можно было встретить проституток с их сутенерами и других ночных пташек.
– Вот тогда вы и встретили Биоффа еще раз?
– Точно так. Как и всякий хороший репортер, я внимательно осматривал этих существ. Для такого юнца, каким я был в то время, это была хорошая школа. Я встретил Биоффа, малолетнего сводника, на нем была шелковая рубашка, и он разговаривал с такими же, как он, типами. Он стоял, размахивая кружкой с пивом, содержимое которой то и дело расплескивалось на пол, пока он говорил.
– Эти воспоминания, похоже, не были ему интересны, но помнил он все четко.
– Я занял местечко возле стойки недалеко от них и стал слушать. Биофф вещал своим "коллегам" по сутенерству, как они заставляют девиц "ходить по струнке". У вас крепкий желудок, мистер Геллер?
– Я всю жизнь живу в Чикаго, мистер Пеглер.
– Интересное заявление. Ну так вот, что я услыхал: "Если девицу пристукнуть вполсилы, затем связать надлежащим образом, вы сможете набить ее... Пеглер замолк, покачав головой, - ...ее влагалище растолченным льдом. Они говорили мне, что внутри становится до того холодно, что создается ощущение, будто там огонь. Вы затыкаете отверстие, и девица орет что есть мочи! Но вы с места не двигаетесь. Зато после десяти минут такого "урока" они падают на колени, едва услышав от вас слово "лед". Пеглер закурил новую сигару, его руки дрожали. Я не осуждал его. Это была безобразная история.
– У вас такая память, какой позавидовал бы любой
– Вы удивлены, что я это запомнил?
– спросил он обиженно.
– Я был впечатлительным восемнадцатилетним пареньком и слушал подробное и ужасное описание сексуального извращения от сопляка, который был на четыре или пять лет моложе меня. Сопляк, на полированных ногтях которого поблескивал свет, отражая его финансовое благополучие, в то время как я зарабатывал десять долларов в неделю. Так неужели вас удивляет, что я воспринял это как оскорбление?
Я уж не стал уточнять, что Пеглер, по сути, подслушивал и что Биофф имел единственной целью потрясти своих дружков-сутенеров. И я видел, что этот человек, как сущий мальчишка, был в полной уверенности, что оскорбили его.
– Через несколько лет я опять встретил его, в другом баре, - продолжал Пеглер, - в Норт-Сайде. Он мне показался знакомым, и я спросил пьяного приятеля, не знает ли он этого жирного, хорошо одетого маленького человечка, и мой приятель сказал мне: "Так это Вилли Биофф, сторонник профсоюза и сутенер".
– И, конечно, это имя тут же всплыло у вас в памяти. Когда это было?
– Кажется, в двадцать седьмом, - ответил Пеглер.
– Я не знал, что вы тогда были в Чикаго.
– Я не жил здесь. Я работал для "Трибьюн синдикат" и часто везде совался. Охотился за спортивными сенсациями, путешествовал. В Чикаго приезжал не один раз.
– Ясно.
– Но давайте вернемся к дню сегодняшнему, - сказал он, наклонившись вперед.
– Если вы действительно читали мои фельетоны, то знаете, что я объявил что-то вроде войны против нечестных профсоюзов.
– Да-да.
Пеглер заводился, вытаращил глаза и уже не смотрел на меня.
– Гильдия газетчиков сделала все, чтобы я возненавидел юнионистов раз и навсегда: юнионизм это рассадник красных идей, а что до Американской федерации труда, огромной, надменной, коррумпированной, лицемерной, паразитической, то я...
– Я читал ваш фельетон, - перебил его я. Он начал меня раздражать. Мой отец был старым юнионистом, он сердце и душу отдал движению юнионистов, и хотя нападки Пеглера не были такими уж беспочвенными, они все же действовали на меня иначе, чем он предполагал.
Пеглер почувствовал это.
– Я бы хотел подчеркнуть, что идея юнионизма мне нравится, но она так быстро изменяется и превращается во что-то такое, что я просто ненавижу.
– Понятно.
– Во всяком случае, каждый год я устраиваю себе две-три развлекательные поездки по стране, подыскивая материалы для фельетонов. Я считаю себя репортером, и пока мне честно платят за то, чтобы я набирался впечатлений. Поэтому впечатления эти я собираю не в пустом месте. Мне периодически надо работать газетчиком. На прошлой неделе я был в Лос-Анджелесе, в этом современном Вавилоне, и там я набрел на стоящую историю.
– Он полез за сигарой, но на мгновение задумался.
– Я был на вечеринке, которую давал Джо Шенк, исполнительный продюсер киностудии "XX век Фокс". В большой компании среди голливудских звезд, директоров, продюсеров, шикарных украшений, коктейлей и икры я вдруг приметил знакомое лицо.