Сдержать свое слово
Шрифт:
— О чем вы говорите? — рассердилась Шегирян. — Не кажется вам, что вы переигрываете, выполняя роль детектива?
Я решительно тряхнула головой и выпалила:
— Здесь покоится сын Ковриной, Леонид, умерший от порока сердца в 1976 году.
— Что вы несете?
Из мудрой и покорной судьбе женщины Шегирян в считанные секунды превратилась в агрессивную бывшую заключенную. Заметно, что обид Вера не терпела. Приготовившись выдержать огонь, сознательно вызванный на себя, я сказала спокойно и внушительно:
— Вы отравили не сына Ковриной, Леонида, а своего сына —
Молчание. Долгое, как перелет птицы с севера на юг.
— Она… она воспитывала моего сына?!
— Да.
Ужас, боль, горе, отчаяние — все это можно было прочесть на лице Веры Шегирян. Она не кинулась в порыве ярости меня душить, как я предполагала. Напротив, как-то сразу обмякла и обессилела.
Не говоря больше ни слова, она прошла к соседнему памятнику, рядом с которым находилась лавочка, и грузно опустилась на нее, закрыв лицо руками. Я тихо села рядом, стараясь не мешать своим присутствием. Прошло много времени, прежде чем женщина подняла голову. Ее лицо осталось сухим. Все свои слезы она уже выплакала в прошлой жизни.
— Он вырос красивым, мой мальчик. И умным, — глаза ее засияли при воспоминании о сыне. — Как же так… Я смотрела на моего Врежика, и сердце не подсказало мне, что это мой сын… Как я могла!
Я рассчитывала, что сейчас на голову Ковриной посыпятся угрозы и проклятия, но ошиблась. Вера как будто и не вспомнила, из-за кого ее сын не знал настоящей матери. Все ее негодование было обращено лишь на себя.
— Месть — разрушительное чувство, я это знала. Оно разрушило мою душу — остались лишь руины и пепел. С этим я давно смирилась. Но чтобы прийти к такому итогу… Тем лучше… — вдруг сделала она непонятное для меня заключение и засмеялась.
Глянув в ее странное и неожиданно радостное, открытое лицо, я подумала: уж не помешалась ли она часом. Такое выражение сопровождает лишь безгранично счастливых людей или полных идиотов.
— Пойдемте, — Шегирян резко встала. — Прежде чем сдать меня легавым, вы должны организовать мне очную ставку с Ковриной.
Я опять видела перед собой бывшую заключенную — решительную и способную на все.
Увидев мои изумленные глаза, она добавила:
— Не волнуйтесь. Я хочу ее простить.
И, не давая мне опомниться от столбняка, женщина зашагала вниз по дорожке.
Глава 10
Все время, что мы с Шегирян провели в ожидании самолета, она вела себя совершенно спокойно и уравновешенно. Как будто шокирующее известие не затронуло ее вовсе. Как будто тот факт, что мать убила собственного сына, — повседневное в нашей жизни явление. Я ожидала другого. Истерик, прорвавшихся наружу слез, воплей отчаяния — всего, но только не этого. Ее безмятежный, светлый взгляд, направленный поверх голов, вызывал во мне недоумение.
Я не хотела лишний раз тревожить странную женщину, но профессиональный зуд не давал мне покоя, и я начала потихоньку расспрашивать ее о деталях, мне неизвестных.
— Как вы познакомились с Ковриной? — спросила я, не особенно надеясь на ответ.
— Это было на Черноморском побережье, за год до того, как
— Как вы смогли ее отыскать, выйдя из тюрьмы?
Шегирян посмотрела на меня невидящим взором.
— Да, это было непросто. Но если человек ставит перед собой цель — он ее обязательно добьется. Тогда, на море, Коврина вскользь упомянула про свою подругу, живущую в Тарасове. Она, конечно, не помнила об этом разговоре. Если бы помнила — не переехала бы так неосмотрительно в этот город.
— Скажите, в тот день, когда вы несли ту бутылку вина… вы были в перчатках?
— Да. Тот октябрьский день выдался холодным, и то, что я была в перчатках, ни у кого не вызвало подозрений. В том числе и у Коврина… — Вера запнулась, — как я думала…
Дав выговориться стюардессе, делавшей объявление для пассажиров, я задала последний вопрос, интересовавший меня:
— Тот рейс, когда мы летели с вами вместе в Тарасов… Что вы тогда делали в Омске?
— Я продавала там квартиру. Вначале, выйдя из тюрьмы, я ее просто снимала, а потом бабушка-хозяйка, не имевшая родственников и привязавшаяся ко мне, отписала жилье на мое имя. В прошлом году она умерла. Я же решила закончить все свои дела на свободе, в том числе отделаться от квартиры.
— У вас замечательные внучка и сноха, — перевела я разговор, чтобы хоть как-то сгладить впечатление, возникшее после моих вопросов.
— Я знаю. Да, внучка и сноха… Бедная девочка. Надеюсь, деньги, переведенные на лечение, пойдут ей на пользу.
— Я догадалась, что это вы, — покачала я головой и посмотрела на ее большие натруженные руки, лежавшие на коленях сцепленными в замок.
Одно лишь не укладывалось у меня в голове: как это возможно, чтобы в одном и том же человеке так тесно сплелись мстительный убийца и сострадательный человек? Так балансировать на грани, как мне кажется, способен лишь индивидуум с не вполне нормальной психикой. А может, я ошибаюсь? Человек — такая тонкая система, поди-ка разберись, где кончается норма и начинается патология.
Ступив на тарасовскую землю, я все еще надеялась уговорить свою спутницу оставить замысел с посещением Ковриной. Но нет. Она упрямо стояла на своем.
— Пойми, детка, — мягко увещевала меня Шегирян. — Я хочу взглянуть в глаза этой женщине. Пусть увидит меня и умрет. — Заметив мою реакцию на свои последние слова, она поспешила добавить: — От страха.
Подобная патетика несколько выбила меня из колеи. Что это? Искренние слова или просто сладкие речи для того, чтобы усыпить мою бдительность? Может, она опять что-то замышляет? А вдруг мне не удастся это «что-то» предотвратить? Сочувствие сочувствием, но всему есть границы.