Сдвиг времени по-марсиански (сборник)
Шрифт:
Манфред зашелся в заливистом нервном смехе и прижал к себе рисунок.
Похолодев, Джек вернулся к управлению. Он чувствовал, как его покрывает липкий пот тревоги. «Вот, значит, как оно? — безмолвно вопрошал он себя. — Драка между мной и Арни? И ты будешь присутствовать при этом…»
— Джек, подбрось меня в нашу подставную компанию, — попросил Лео. — Высади меня там. Мне нужно оформить документы. Мы можем отправиться туда сразу, не заезжая домой? Должен признаться, я немножко нервничаю. Уверен, местные дельцы наблюдают за нами,
— Я могу только повторить: то, что ты делаешь, аморально, — ответил Джек.
— Предоставь мне самому разбираться. Это мой бизнес. Джек. И я не намерен что-либо в нем менять.
— Барышник.
— Я не буду с тобой спорить, — сказал отец. — Это не твоего ума дело. Если ты не хочешь помочь мне, после того как я преодолел миллион миль, прилетев сюда с Земли, я могу воспользоваться общественным транспортом. — Он говорил спокойно, но его лицо покрылось краской.
— Я отвезу тебя, — бросил Джек.
— Не выношу, когда меня поучают.
Джек молча развернул вертолет к югу и направился к зданиям ООН, расположенным в Роще Мира.
Манфред продолжал рисовать: один из дерущихся, тот, кого ударили в глаз, теперь лежал на земле мертвым. Джек видел, как фигура на рисунке начала обмякать и вытянулась.
«Интересно, это я или Арни. Когда-нибудь — возможно, очень скоро — я узнаю это».
Под оболочкой мистера Котта скрывались помертвевшие кости, влажные и блестящие. Весь мистер Котт был мешком с костями, грязными, но все еще влажно-блестящими. Его череп поедал овощи, тут же превращавшиеся в гниль.
Джек Болен тоже был мешком с дохлятиной, в котором кишмя кишела гадость. Но внешняя оболочка, раскрашенная и благоухающая, продолжала всех дурачить. Он видел, как она склоняется над мисс Андертон, сочась вожделением, как из нее изливается мокрая липкая сущность и мертворожденные слова вываливаются из челюстей.
— Люблю Моцарта, — произносит мистер Котт. — Сейчас я поставлю эту запись. — Он вертит ручку громкости. — Дирижирует Бруно Вальтер. Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.
Ужасные крики и визги раздаются из динамиков, напоминающие конвульсии мертвецов. Арни выключает запись.
— Прошу прощения, — бормочет он.
Джек Болен моргает от неожиданности, принюхиваясь к женскому телу, расположившемуся рядом с ним. Над верхней губой женщины, резко очерченной губной помадой, поблескивает пот. Джеку хочется укусить эти губы, ему хочется крови. Большие пальцы его рук тянутся к ее подмышкам, ему хочется взять ее грудь, почувствовать ее своей собственностью, с которой можно делать все, что угодно. Вот он уже прикоснулся к ней, и ему это нравится.
— Ничего себе, — замечает женщина. — Так можно и напугать, Арни. Твое чувство юмора…
— Случайная ошибка, — отвечает Арни и роется в поисках нужной записи.
Джек Болен протягивает руку и прикасается к коленям женщины. У
— Послушай, Джек, мне очень жаль… — оборачивается к ним Арни Котт, но Джек не слышит его. Сидящая рядом женщина что-то говорит ему.
— Скорей, — говорит она, — я тоже не могу больше ждать.
Дыхание с отрывистым шипением вырывается из ее рта, словно из продырявленного воздушного шарика, она не мигая смотрит на него огромными глазами. Ни он, ни она не слышали Арни. В комнате стоит полная тишина.
«Арни что-то сказал?»-Джек протягивает руку за своим стаканом. Тот пуст.
— У нас кончилось спиртное, — замечает Джек, ставя его обратно на кофейный столик.
— Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился, — произносит Арни. — Ты мне можешь что-нибудь показать?
Продолжая говорить, он выходит на кухню, и голос его становится глуше. Женщина рядом с Джеком неотрывно на него смотрит, рот ее обмяк, словно он так крепко прижимает ее к себе, что ей трудно дышать. «Надо уйти отсюда и быть самими собой», — думает Джек. Потом, оглянувшись, замечает, что они одни; Арни вышел из комнаты и не может их видеть. Его голос доносится из кухни, где он разговаривает со своим ручным бликменом. Значит, они наедине.
— Не здесь, — прерывисто говорит Дорин. Но все ее тело дрожит, и она не сопротивляется, когда он обнимает ее за талию; она готова ко всему, потому что тоже хочет его. У нее тоже нет сил сдерживаться. — Да, — произносит она. — Только быстро. — Она впивается ногтями в его плечи, глаза у нее закрыты, она стонет и вздрагивает. — Сбоку, — шепчет она, — юбка на пуговицах.
Склонившись над ней, он видит, как распадается ее томная, почти перезревшая красота. Зубы покрываются желтыми трещинами и раскалываются, десны зеленеют и становятся иссохшими, словно дубленая кожа, а когда она закашлялась, в лицо полетели целые пригоршни праха. «Гадло обогнало меня», — осознает он. Он не успел. Он отпускает ее, и она откидывается назад с резким треском рассыпающихся костей.
Глаза у нее заволакиваются дымкой и становятся мутными, а из одного высовывается волосатое щупальце мохнатого насекомого, пытающегося выбраться наружу. Его крохотные глазки краснеют в пустой глазнице незрячего глаза и снова скрываются в глубине. Насекомое начинает возиться внутри, и глаз женщины вспучивается. На мгновение оно снова высовывается из ее зрачка и озирается, не в силах понять, что происходит вокруг, — оно еще не научилось пользоваться разлагающимся механизмом, внутри которого обитает.