Седьмая пещера Кумрана
Шрифт:
— И что вы думаете, Рубен, существует ли утерянное Евангелие? Или Лука с Матфеем переписывали текст друг у друга?
Рубен продолжил — сбитый с толку, но довольный возможностью поговорить на любимую тему и поддаться с разрешения Диабов своей извечной тяге к преувеличению.
— Сегодня мало кто из уважаемых ученых считает, что Матфей использовал Евангелие от Луки. Один из экспертов в данной области, мой преподаватель в Оксфорде, полагает, что Лука заглядывал в тексты Матфея. Его аргументы убедительны, но всего не объясняют. Я думаю, вероятно существование утерянного
Рубен знал, что Q — первая буква слова, скорее всего — немецкого «Quelle», «источник». Но, судя по всему, его слу шатели в объяснениях не нуждались.
Самир кивнул и улыбнулся.
— Как по-вашему, Евангелие Q есть на самом деле? — неторопливо спросил он.
— Возможно. У Матфея и Луки около двухсот тридцати пяти общих стихов, которые не встречаются у Марка. Если Евангелие Q существует, оно не такое уж объемное. Или источников больше, Q, R, S и так далее. Не знаю.
— С чего вы взяли, что стихов только двести тридцать пять? — тихо осведомился Язид.
Рубен повернулся к нему:
— Вы имеете в виду, их больше? Не приходило в голову. То есть в Q есть тексты, которые не взяли Матфей и Лука? — Он замолчал на мгновение, чтобы налить себе свежего сока лайма и обдумать новую мысль. — Гм. Возможно, конечно. Но какие?
— А кто бы мог написать Q… если бы оно существовало на самом деле?
Прежде чем оговориться, Хусам выдержал многозначительную паузу. Будто не сомневался в реальности Q.
Возможно, у него своя теория. Конечно, оригинальную идею выдвинуть сложно. Рубен изучил около двадцати объяснений, начиная от тех, что пришли из IV века, времен Августина.
Он мысленно вернулся на занятия, которые посещал несколько лет назад, и рискнул:
— Иудейский христианин, потому что избегает имени божества. Иудейские авторы старались не писать божественное имя полностью, чтобы не совершать святотатства. Неиудейским христианам чужды их терзания.
— Думаете?
Хусам, пусть и агностик по убеждениям, не отставал от других, вытягивая из Рубена информацию.
— Я заметил табличку, когда поднимался к Куполу Скалы и мечети Эль-Акса, что на месте древнего храма у Стены Плача в Иерусалиме, — ответил Рубен. — Праведным иудеям входить запрещалось, потому что земля посвящена «Б-гу». «О» было пропущено: произносить имя божества полностью — значит, совершать святотатство, умалять священный трепет и почтение.
— Догадываетесь, что за иудейский автор? — не отставал Хусам.
— Да кто угодно. Некоторые ученые уверены, что он жил в Сирии. Но я знаю не больше вашего.
— А если предположить? — настаивал Хусам.
Серьезность Диабов настораживала Рубена. Тут крылось нечто большее, нежели светский разговор на библейские темы.
— Кто-то называет пленного еврейского генерала, Иосифа. Он, конечно, писал иудейскую историю с середины первого века. Но это так, выстрел вслепую. Иосиф переметнулся на сторону римлян, и лишь вскользь упоминает христиан.
— Еще кто-нибудь? — Язид продолжил допрос вместо младшего брата.
— Святой Марк или Филон Александрийский. Говорят, оба
— За кого бы вы поручились?
— Марк написал Евангелие от Марка, остается Филон.
— Филон? — переспросил Язид.
— Уважаемый писатель. Христианский иудей. Жил в Александрии, где располагалась величайшая библиотека древнего мира, изучал классическую греческую философию. Скорее всего, он… если Q существует.
Язид, Самира и Хусам переглянулись, старый Самир кивнул. Мансаф не пропал даром. Они приняли решение. Самир помолился про себя, чтобы они оказались правы и Рубен их не подвел.
Когда Рубен уезжал, Самир благословил его и подарил на память копию кувшина из-под свитков Кумрана. Рубен, до глубины души тронутый щедрой гостеприимностью Диабов и заботой о его благополучии, хотя их собственное положение удручающее, твердо решил следовать примеру палестинской семьи.
— Привет. Я бы тоже его выбросила. Кофе тут ужасный.
Теперь вздрогнул Рубен. Он так ушел в воспоминания, что даже не заметил, как перед ним появилась Мириам.
— Согласен, — радостно подтвердил он. — Не думал вас здесь увидеть. Особенно после того, как полчаса назад изобразил террориста.
— Разве так делают бомбы? — поддразнила она. — Могли бы хоть взрывчатки положить в рюкзак и подвести провода к будильнику, прежде чем его заводить.
— Верно. Ну, в следующий раз.
— Даже не мечтайте! Охранники у нас нервные, чуть что — сразу на курок жмут. Вы не представляете, как вам повезло.
Мириам не шутила.
Рубен рискнул ответить на ее невысказанную мысль:
— Спасибо. Приятно знать, что кому-то не все равно.
— Извините, другого шанса у вас не будет, — увильнула Мириам. — Из-за вас начальство уже занялось системой безопасности. Правда, они долго хохотали над вашим будильником, и обрадовались, когда я рассказала о полом каркасе рюкзаков. Раньше никто о нем всерьез не задумывался.
Ни он, ни она не смогли бы объяснить, что между ними происходит. И все же каждый интуитивно осознавал, что они поднялись над религиозными и культурными барьерами, над высокопарным притворством. Их интонации и горящие глаза — зеркала души — говорили о нежности, симпатии и уважении.
Мириам признала, что поменялась с кем-то сменами в надежде снова увидеть Рубена до отлета.
На смех парочки обернулся охранник. Увидел, что они сидят рядом, соприкасаясь коленями. Девушка накручивала на палец прядь коротких волос, чисто выбритый парень снял очки в толстой оправе и протирал их. Они смотрели друг на друга и, казалось, не замечали ничего вокруг.
«Вот черт, — подумал охранник. — А я хотел к ней подкатить».
— Как вам Израиль? — спросила Мириам.
— По-моему, некоторые израильтяне относятся к неевреям как к людям второго сорта. Будто считают себя элитой богоизбранных. Из всех стран только здесь я чувствовал себя ничтожеством. А как ваши друзья из армии и полиции обращаются с палестинцами! Словно завоеватели, чья цель — подавить… Извините за резкость.