Седьмая принцесса
Шрифт:
— Ну, доченька, понравился тебе праздник?
— Очень! Спасибо, папа! Ты такой добрый!
Она уткнулась отцу в плечо и повторила:
— Мой добрый, добрый папа…
Дома отец бережно уложил ребёнка в постель. Он тоже был счастлив, но в душе его поселилось смутное беспокойство.
А вскоре деревню ошарашила новая весть: Маленькая Джейн Чердон тоже устраивает праздник — не хуже школьного — и приглашает детей со всей округи! Она затеяла это сама. Взобравшись на колени к отцу, она разобъяснила, чем угощали на школьном празднике, во что играли, какие песни пели. Большие дети были к ней очень добры — значит, надо им добром отплатить. Вот она, Джейн, и устроит им новый праздник. Только не на лесной поляне, а на отцовском лужке, за сеновалом.
— Конечно, устроим, — отозвался Роберт Чердон, а сам прикинул в уме, что угощение обойдётся ему ох как недёшево.
Деревенские ушам своим не верили. Нет ли тут подвоха? Не обидит ли богач их детей, не обделит ли? Но праздник удался на славу: дети пришли все до единого, ели-пили вдоволь, и никто не ушёл голодным. А маленькая хозяйка бегала от одного гостя к другому радостная и счастливая. Надкусит пирожок — бросит, схватит яблоко — оставит. Она была сыта своим счастьем.
Дети ласкали Джейн, хотели играть с ней: малышка полюбилась всем за доброту и весёлый нрав, а вовсе не за отцовское богатство. Отовсюду слышалось:
— Эй, Маленькая Джейн, иди сюда! Я устрою тебе гнёздышко в сене!
— Давай скатимся с этого стога, Джейн! Не бойся, я тебя крепко держу!
— Сейчас очередь Маленькой Джейн! Прыгай, а мы покрутим скакалку.
— Сыграем в дочки-матери! Чур, Джейн моя дочка!
Роберт Чердон меж тем в задумчивости стоял на краю лужайки. Прежнее смутное беспокойство усилилась и прочертило на его лбу глубокую морщину.
Не прошло и недели, как Роберт Чердон с дочкой снова оказались у всех на устах. Девчушке теперь не сиделось дома, она целыми днями пропадала в деревне, и её тепло привечали в каждой семье. А вечерами она устраивалась у отца на коленях и принималась болтать. У Томми Робинсона больна мама, она даже с постели не встаёт, и Томми совсем нечего есть… А у Сьюзи Мор промок топчан, потому что как раз над ним протекает крыша… А Гаффер Дженнингз целый день плачет, потому что ястреб утащил двух кур, и теперь им негде брать яйца. Конечно, папа отдаст им двух наших кур, нельзя же, чтобы Гаффер плакал ещё и целую ночь! Маленькая Джейн рассказывала о деревенских бедах безмятежно, твёрдо зная, что её добрый папа найдёт выход из любой беды, поможет любому несчастью. Он наполнит зерном все амбары и починит все крыши. Маленькой Джейн и её друзьям не придётся горевать, ведь добрый папа спасёт их от всех напастей. И Роберт Чердон помогал, наполнял, чинил и спасал — он не мог огорчить Джейн, не мог её подвести. Прежде в деревушке Подкостье была лишь одна справная ферма, и принадлежала она богачу Роберту Чердону. Теперь деревенские потихоньку выбрались из нищеты, обстроились. Сон каждого ребёнка охраняли крепкие стены и надёжная крыша — не хуже, чем у самой Джейн Чердон. У крестьян стало вдоволь пахотной земли, хватало и зёрен, чтоб её засеять. Неказистые окрестные деревушки завидовали благоденствию Подкостья.
Но стоило оно уйму денег! И наследство Джейн понемногу растрачивалось. Отец понимал это, давал себе слово остановиться, клялся, что эта трата — последняя. Разве не обязан человек думать в первую очередь о своём ребёнке? Разве не должен обеспечить его будущее? Но снова и снова не мог Роберт Чердон устоять перед дочкиной просьбой. И сам себя успокаивал: «Не беда, в сундуках ещё много денег». Он уже не волен был остановиться, его влекло неудержимо — дарить, отдавать… Так вот — помните? — и становятся запойными пьяницами… Деревенские теперь кликали его Боб Чердон и здоровались приветливо, по-соседски. Каждому тут он сделал добро.
Однажды Маленькая Джейн заболела, и её отвезли в Детскую больницу. На Чердона и взглянуть было страшно: он совсем обезумел. Джейн, к счастью, быстро вернулась домой — весёлая и здоровая. А вскоре в Детской больнице случился пожар. Детей успели вынести из огня, но здание сгорело дотла. В тот же день Роберт Чердон продал мельницы на Медвяной речке, чтобы отстроить больницу заново. Продавал наспех, а значит — себе в убыток. Покупатель довольно ухмылялся,
Впрочем, в те дни тревожиться было ещё рано. Но Чердон, видно, знал, что его страсть, его болезнь уже неизлечима. Он обречён отдавать. Он готов был подарить своей девочке весь мир, но её добрая душа стремилась к счастью для всех. И отец одаривал всех, причём — чем меньше оставалось у него денег, тем легче расставался он с ними. Он искренне желал избавиться от порока, но не мог и безмерно от этого мучился. Его сбережения таяли не по дням, а по часам, люди славили его доброту, а он ходил понурый, точно знал за собой серьёзную вину. Но и тогда не отложил он для дочери даже малой толики от быстро таявшего состояния. А его хохотушка Джейн по-прежнему радовалась жизни. Она верила в отца, верила в людей, и всё ей было нипочём. Она, разумеется, не знала, что отцовская лавка на Костном рынке пошла с молотка, не знала, что Чердон продал последние акции, что в трактире теперь новый хозяин.
А если б знала? Грустить бы не стала! Однажды отец спросил:
— Маленькая Джейн, не пожить ли нам в маленьком домике вместо этой огромной фермы?
— В хижине в лесу? — воскликнула Джейн. — Ой, папа, я очень хочу!!! Мне там так нравится!
И они перебрались в хижину. Тучные хлеба Роберта Чердона убрал с полей кто-то другой, а Приют получил от неизвестного дарителя чек на громадную сумму.
На самом деле Боб Чердон почуял, что его подкосили тревоги и точит его тяжёлый недуг. Никому он об этом не рассказывал, денег на доктора тратить не хотел. Вот и думал невольно, что в скором времени Маленькая Джейн останется круглой сиротой, и одарил Приют на свои последние деньги.
Около года прожил Роберт Чердон с дочкой в хижине дровосека. Затеям его пришёл конец, поскольку тратить больше было нечего. Однако именно в этот год тревожная морщинка на его лбу разгладилась. Он был гол как сокол. Ничто в этой жизни от него теперь не зависело, и, перестав с замиранием сердца думать о будущем Джейн, отец вверил её Господу. Роберт Чердон нанялся батраком на свою бывшую ферму, зарабатывал на хлеб да кашу для двоих, а по воскресеньям они с Джейн шли гулять и остатки зарплаты раздавали нищим на дороге. Отец шёл следом за дочкой по лесной тропе к дому, и карманы его были пусты. Он глядел на Джейн новым, просветлённым взглядом, а она, пританцовывая, бежала впереди, стучалась в собственную дверь, склонив головку набок, ждала ответа, отвечала себе строгим голосом: «Войдите», а потом усаживалась и нетерпеливо ждала отцовского стука.
— Входи, папа!
— Добрый вечер, мисс Маленькая Джейн.
— Добрый вечер. Ты ходил на прогулку?
— Да. Славно прогулялся.
— Кого ты встретил?
— Пару нищих.
— Что ты им дал?
— Пару монет.
— А что они сказали?
— Спасибо и привет.
— Ты всё забыл, папа! Они сказали: «Спасибо, сэр, вы очень добры!»
Потом отец с дочкой ужинали. Кроме каши и хлеба на столе у них всегда оказывалось ещё что-нибудь: люди то и дело совали девочке еду — то яблок корзинку, то мёд в сотах. Если где свинью заколют — непременно отнесут кусок Бобу Чердону, или просто «Бобу». Матери частенько отправляли ребятню в дровосекову хижину:
— Беги-ка, Томми, снеси Бобу этой требухи.
— Лy, занеси Бобу яйца, тебе по дороге.
Но вот однажды, рано утром, Маленькая Джейн постучала в дом Уильяма Стоу и сказала:
— Я не могу папу добудиться.
Билл вскочил:
— Маленькая Джейн, ты садись, завтракай с Молли, а я посмотрю, что там с Бобом.
Джейн провела у Стоу целый день, а потом ночь, и ещё день, и ещё ночь. А на третий день Боба Чердона похоронили. Вся деревня провожала его в последний путь. Люди уже знали, что Боб умер в нищете, и у Джейн не осталось ни гроша за душой. Кто-то заикнулся о Приюте, но вы бы видели, как вспыхнул от гнева Уильям Стоу.