Седьмая ступень совершенства
Шрифт:
– Что вам надо?
– спросил Седой.
Старуха не отвечала.
– Уходите, - сказал Седой уже не таким твердым голосом.
Преодолевая себя, он подошел ближе - не было в кресле старухи.
– Черт!
– подумал Седой.
Он вытащил из бара маленькую бутылочку коньяка и вылил коньяк в себя через отвратительно узкое горлышко. В горле запершило...
– Черт!
– вслух повторил Седой.
Он переоделся и спустился вниз. До встречи еще оставалось порядочно времени, но у входа в отель уже стояла машина. Свои дела Седой всегда организовывал идеально. Он сел на заднее
– Ничего, - сказал сам себе Седой.
– Все нормально. Страх боится страха.
– Подождите здесь, выпейте кофе, - сказал он шоферу.
– Я немного проедусь.
И сел на место водителя. Старуха опять исчезла. Он проехал совсем немного по узкой улочке, ведущей к отелю, как в зеркальце опять увидел ее, старуху, сидящую на заднем сиденье. Липкая, гадкая волна страха поднялась откуда-то из живота и подкатила к сердцу.
– Это ничего, это бывает, - подумал Седой и врубил газ.
Машина резко рванула, в зеркальце Седой увидел, как старуху подбросило.
– Ага, - подумал Седой.
– Сволочь!
И он погнал машину, нарушая все правила, опять вопреки своему правилу не нарушать правила уличного движенья. На поворотах легкую старуху подбрасывало, а один раз она со стуком ударилась головой о дверцу последнее вызвало у Седого какую-то особенную, злорадную радость. Дома, окна, машины, улицы мелькали перед его глазами, и он уже не знал, где он и что с ним. Вдруг он увидел руку старухи, костлявую и очень длинную, рука тянулась к нему... Он дернул руль - и больше для него ничего не было...
Собралась толпа, приехала полиция, короче, много было вокруг народу, но никто не заметил старуху в линялом бумазейном халате и в косынке, завязанной надо лбом наподобие рожек. Конечно, Зойку она не любила, это понятно, но по отношению к другим у нее не было никакого особого злого умысла. Всего-то и надо было ей, бывшей кассирше трамвайного депо, потерявшей все свои нехитрые сбережения в одночасье в один из черных дней недели черного месяца черного года, всего-то и надо было ей - несколько денежных бумажек, пошелестеть... Она прошла сквозь толпу и скрылась в глубине улиц прекрасного города Праги.
Жена Бухгалтера собиралась... Она не плакала, только как-то особенно сурово шмыгала носом, когда подступали слезы. Вещей у нее было немного чемодан на колесиках и сумка. В сумку она положила последние театральные программки. Картины же сложила в одном месте, как дрова. Раз купив, она на них больше и не смотрела... Закрутила краны, закрыла и зашторила окна, везде, кроме прихожей, потушила свет... Оставалось надеть туфли, ее замечательные, устойчивые туфли... И когда она стала их надевать, позвонили в дверь. На пороге стояла Алла. Она была в искусственной, но довольно-таки дорогой модной шубке, с измученным лицом, по которому от размазанной туши растекались пятна.
– Он уехал!
– вскричала Алла с истерическим пафосом в голосе. Навсегда! Навсегда!
– Не надо кричать в дверях, - сухо сказала жена Бухгалтера, пропуская ее в квартиру.
– Потом мы не договаривались, что вы можете здесь появляться.
– Навсегда!
– сказала Алла и разрыдалась.
– Положим,
– К тому же, все, что имеет начало, имеет и конец. Вы не согласны?
– Почему конец?
– кричала Алла, прямо-таки сотрясаясь от рыданий. Почему? В чем я виновата? Что я сделала не так?
Конечно, жена Бухгалтера могла бы сказать то же, что сказал ей самой Седой: "Плевать мне на вас!", но она выразилась мягче:
– У вас отсутствует абстрактное мышление. При чем здесь вы?
– Как?
– всхлипнула Алла.
– Я же его люблю!
– Не говорите глупости!
– сказала жена Бухгалтера и даже немного вышла из себя.
– Что вы знаете о любви!
– Она смотрела на это размазанное, простенькое, но миловидное лицо, и у нее вдруг появилось желание по нему ударить. Вот так. Запросто. Кулаком.
– Люблю...
– всхлипывала Алла.
И опять жене Бухгалтера захотелось ударить. По этой слезливой, глупой, распущенной, размазанной массе. По полной противоположности тому, кем была она. Тем более что проиграли обе. Ударить и хоть немного облегчить себе. Но она этого не сделала, она даже не сказала ей: "Мне плевать на вас!", как сказал ей самой Седой, она была все-таки интеллигентной женщиной, поэтому оставила при себе свою тяжесть.
– Вы меня задерживаете, - сказала жена Бухгалтера.
– Мне надо вызвать такси.
Алла, все еще плача, пошатываясь, как пьяная, шла по улице. Ведь она действительно любила Бухгалтера, как любят простые женские души президентов, начальников, директоров и преуспевающих бизнесменом. И если в этой любви и есть какая-то доля корысти, то она же не перестает от этого быть тем, что она есть, - любовью. Шла она так довольно долго в толпе занятых исключительно собою людей, в которой легко можно затеряться и даже исчезнуть, и никто не обратит внимания. Ну разве что раздеться догола и выкрасить себя в синий цвет, - конечно, это может привлечь внимание, но тоже ненадолго. Итак, Алла шла и плакала... Однако, подустав, она подумывала, что пора это прекращать, что хорошо бы уже поскорей добраться домой, выпить чаю и даже чего-нибудь съесть, как вдруг оказалась напротив медицинского центра "Седьмая ступень совершенства"... И в одном из окон увидела ту самую женщину, которая появилась в ее счастливом гнездышке какое-то время назад и с которой началось все плохое. Алла вошла в этот самый медицинский центр с одним единственным желанием - найти эту женщину и вцепиться ей в волосы.
Вечером того дня, когда уехал Бухгалтер, Зойка спросила Евгению прямо сколько она еще собирается быть в Москве. Евгения ответила неопределенно, и тогда Зойка стала жаловаться на то, что работает, как негр, да, как негр, и нуждается в отдыхе, да, в восстановлении своего энергетического потенциала, а посторонние люди в доме мешают ей это делать и даже, напротив, эту энергию забирают. И вообще, если уж на то пошло, - добавила Зойка, - по справедливости Евгения могла бы ей помочь, потому что работает она, как негр, да, как негр. Денег, занятых у Варвары, у Евгении почти не оставалось, переходить к Зойке на иждивение не хотелось тоже, поэтому она согласилась.