Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
Димочка!
Рано темнело. Тени вылезали из углов и подбирались к маленькому Димке, сидевшему под столом. Ужасно хотелось есть, потому что она часто забывала оставить ему еду, а стрелки как будто прилипали к белому блестящему кругу и не двигались. Он смотрел, смотрел, а они все не подходили к заветной отметке. У него был медведь, довольно облезлый, но большой и мягкий, и Димка прижимался к его животу, гладил его и говорил ему “мамочка”. Стрелки подходили, и он зажмуривался, прислушиваясь до звона в ушах, не поворачивается ли в двери ключ. Стрелки проходили
С тех пор он возненавидел часы. Все детство они были его злейшим врагом. Однажды он собрал все — сколько их было в доме — и утопил в ванне. Ему тогда исполнилось семь лет, и он был очень горд собой, что наконец придумал, как избавиться от мучений.
Часы он утопил, а мучения продолжались.
Он так стиснул руку в кармане, что содрал кожу на ладони. Зачем он думает об этом?! “Прекрати сейчас же, слабохарактерный, истеричный слюнтяй! Вон подходит троллейбус, он отвезет тебя к метро, и ты увидишь Лизу. Ты не скажешь ей ни слова, она покричит немного и поможет тебе переждать эти чертовы пять часов. Нет, уже не пять, а четыре пятьдесят…”
Димка перебежал оживленную улицу и вскочил в заднюю дверь троллейбуса. Троллейбус вздохнул тяжким старческим вздохом, закрыл двери и, трясясь, покатил вниз по улице, пугливо притормаживая перед лихими иностранными машинами.
Димка сел на последнее сиденье и уставился в замерзшее окошко, на котором кто-то продышал крохотное прозрачное озерцо. Все будет хорошо.
Все будет просто прекрасно, если он переживет сегодняшний день. Он прикрыл глаза — троллейбус покачивало, и от этого хотелось спать.
Он не станет думать про деда, про часы и про медведя, которому он говорил “мамочка”. Он не станет думать про теплый уют квартиры, в которой ему было так… безопасно. Пожалуй, впервые в жизни: никто его не гнал, не шпынял, ни о чем не спрашивал, не приставал с советами и нравоучениями, чего Димка поначалу так опасался. Добродушная и деловая Наталья Васильевна — брата прислуга — наводила чистоту и иногда пекла необыкновенной вкусноты плюшки, которые Димка целый день таскал из плетеной итальянской корзины, накрытой льняной салфеточкой. Его королевское высочество, брат Егор Первый и Единственный, являлся когда в полночь, когда в два ночи, а когда и вовсе не являлся, к огромному Димкиному удовольствию. Присутствие брата, даже где-то далеко, за несколькими стенами, действовало ему на нервы. А сегодня он украл его бриллианты. И это еще самое меньшее из того, что он совершил…
Стремясь спрятаться от самого себя, Димка дернулся, открыл глаза, положил ногу на ногу, так что громадный ботинок оказался почти на окне. Старушка с цветной сумкой неодобрительно покосилась на него, и Димка улыбнулся лихой, жалкой и наглой улыбкой.
Он справится. Он перехитрит всех. Ему двадцать лет, и он знает о жизни все.
И лишь двое в раздолбанных “Жигулях” первой модели, которые кое-как тащились за троллейбусом по только что выпавшему снегу, знали, что никуда он не денется.
Считай, приехали, парень. Конечная остановка. Вылезай.
— Где
И голос, и спина вызывали такой ужас, что Игорь Абдрашидзе невольно сделал шаг назад.
— На переговорах в “Саатчи”. — Так называлось рекламное агентство. — Ему уже позвонили, он сейчас приедет.
Кольцов еще порассматривал что-то за окном, потом тяжело, как дрессированный слон на арене, повернулся” и взглянул на зама по прессе. У того по спине, под пятисотдолларовой рубашкой, прошел холодок.
— Я попросил бы тебя, Игорь Вахтангович, проследить, чтобы до меня с ним никто не разговаривал. Дудников особенно. И Барышев.
— Ясно, Тимофей Ильич, — кивнул Абдрашидзе. Как и большинство замов, которые конкурировали друг с другом за близость к батяне, он не любил Шубина, но ему страшно даже представить себе, что произойдет, когда глава юридической службы окажется лицом к лицу с Тимофеем Ильичом. Впрочем, теперь уже бывший глава. Кольцов никому и ничего не прощает, уж Шубин-то должен был это знать. И все-таки решил урвать кусок от батькиного пирога. Неужели думал, что ему это удастся?!
Идиот проклятый…
Сначала Долголенко, а теперь вот Шубин.
А батяня-то куда смотрел?! У него под носом миллионные дела проворачивались, а он и не знал?! Никак стареет Великий и Ужасный?!
В то, что Кольцов о шубинских делах был прекрасно осведомлен и теперь лишь делает удивленное лицо, Абдрашидзе не верил.
Сегодня ночью Игорю позвонил глава агентства “Юнион” Олег Приходченко, давний друг и верный соратник. Олег сказал, что утром в газете “Время, вперед!” выйдет статья о юридической службе Тимофея Ильича Кольцова и что статья эта — конец света, если только в ней правда.
— Как же вы проспали! — заорал Абдрашидзе, страшась чудовищного батяниного гнева. Именно он отвечал за то, чтобы в прессе появлялось только то, что нужно. Абдрашидзе и Катерина Солнцева, нынешняя кольцовская жена и одновременно пресс-секретарь. Жене-то вряд ли что-нибудь угрожает, а вот с него Кольцов голову снимет.
— Да я сам не знал, — мрачно признался Приходченко. — Все делалось в такой великой тайне, что даже в редакции только сегодня узнали. Ну и сразу мне позвонили.
— Статью снимать поздно, как я понимаю, — безнадежно уточнил Абдрашидзе и по красноречивому молчанию в трубке понял, что не ошибся.
— Да там Тимофей и ни при чем почти, — намолчавшись вдоволь, пояснил Приходченко, — там один Шубин и его гениальный план мгновенного обогащения. Так сказать, этапы большого пути…
— Ты же знаешь, как батяня ненавидит, когда внутренние дела попадают в прессу. — Абдрашидзе закурил.
Голова болела, во рту было сухо и противно. Он лег спать около часа, а в полвторого позвонил Приходченко, и нужно было принимать какое-то решение. Газета вышла, даже они с их почти что запредельными возможностями не могли отмотать время назад и заставить ее вернуться в типографию.