Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
— Давай Катьке звонить, — предложил Приходченко, но ему легко было говорить — Катьке!
Жена Тимофея Кольцова, до того как сделалась пресс-секретарем мужа, работала замом Приходченко, и Тимофей положил на нее глаз, как раз когда она занималась его предвыборными делами. Приходченко по старой памяти продолжал считать ее лучшей подругой, но осторожный Абдрашидзе понимал, что, как только в дело включится Катерина, Кольцов моментально узнает обо всем, а они еще совсем не готовы объясняться с батяней. Что бы там ни натворил Шубин, аристократ хренов, его, Игоря Абдрашидзе, тоже
— Иди, Игорь Вахтангович, — приказал Тимофей тихо. — И попроси Елену Львовну, чтобы она часа на два вызвала Барышева и Бойко.
Дмитрий Бойко был начальником кадровой службы, и это означало только одно — конец карьеры Егора Шубина. Впрочем, с карьерой и так все было ясно. Но вот оставит ли батяня жизнь незадачливому комбинатору, пока не ясно.
Тимофей услышал, как тихо притворил за собой дверь насмерть перепуганный Абдрашидзе. Он еще немного постоял, размышляя, обошел стол и опустился в кресло.
Так-так.
Тимофей сцепил на животе огромные ручищи и прикрыл глаза.
Что-то тут не так. Что-то тут явно не так, и что именно — он пока не знает.
“Неладно что-то в Датском королевстве” — так напевает тесть Дмитрий Степанович, когда его собаки вдруг начинают скучать и отказываться от ужина.
Бывал Тимофей в этом самом Датском королевстве, и к русалке его зачем-то водили — это у них вроде как национальное достояние такое — баба с рыбьим хвостом на камне. Страна как страна, ничего особенного там последние триста лет, по мнению Тимофея, не происходило, и что там могло быть не в порядке — неизвестно.
Жена его Катерина ужасно веселилась и говорила: “Тимыч, ты самый дикий человек на свете. Это же произведение великого Вильяма нашего Шекспира”, — но он все равно не понимал.
Тимофей Кольцов плохо знал главу своей юридической службы, хотя тот работал в компании лет… шесть, наверное. По нынешним временам срок просто гигантский. Конечно, он был посвящен во многие, скажем так, неофициальные стороны Тимофеева бизнеса. Полностью Кольцов не доверял никому, не доверял он и Шубину. Больше того, к его показному аристократизму приземленный и необразованный Тимофей Ильич относился с настороженной неприязнью, но все же до сегодняшнего дня он был совершенно уверен, что Шубин — последний человек в его империи, который будет строить против шефа какие-то козни. Это противоречило здравому смыслу. Репутация юриста не просто красивые слова. Это его хлеб с маслом. Потеряешь репутацию — все, считай, ты кончился. Можешь смело осваивать профессию зубного техника или специалиста по разведению ранних овощей.
“Выходит, ошибся, Тимофей Ильич? Выходит, неправильно ты считал…”
— Тимофей Ильич, Шубин Егор Степанович, — тихо доложила секретарша. Тимофей кивнул, как будто она могла его видеть, и она, как всегда, поняла все правильно.
Шубин был бледен до зелени. “Трусишь? — подумал Тимофей с неприязнью. — Правильно делаешь, что трусишь”.
— Садитесь, Егор Степанович, — предложил Кольцов. — Может, вы мне объясните, что задела описаны в статье “Закон
— “Время, вперед!”, — подсказал Шубин. Голос у него был совершенно спокойный.
— Да, — согласился Тимофей Ильич вяло, — “Время, вперед!”. И имейте в виду, Егор Степанович, если даже десятая часть того, что там написано, — правда, вам лучше немедленно встать, ближайшим рейсом улететь на Соловки и постричься в монахи. Если же там хотя бы половина правды, то постригаться в монахи вам уже поздно.
— Тимофей Ильич…
— Я никогда не угрожаю, — перебил его Кольцов и улыбнулся. — Я просто обещаю…
Егор дошел до двери в свою приемную и секунду постоял, взявшись за начищенную до блеска медную ручку. Он брался за нее тысячу раз, никогда не обращая на это внимания, а сегодня, почувствовав ладонью ее гладкие, полированные завитки, он почему-то отчетливо понял, что все: его жизнь кончилась.
Он не думал об этом, пока читал эту гадкую статью — целый разворот! — в утренней газете, он не думал: об этом, когда позвонили из приемной шефа и попросили срочно вернуться на Ильинку, не думал, подрезая все подряд машины на Садовом кольце. Почему-то он был совершенно уверен, что, как только он скажет шефу, что все это неправда, тот вздохнет с облегчением, пожурит, что Егор был неосторожен с прессой, и отправит работать. Ну, может, поорет немного.
И еще Егор Шубин был уверен в том, что его многолетнее, верой и правдой, служение шефу и родной компании, его безграничная компетентность и гранитная, многажды подтвержденная преданность не могут в одну секунду потерять всякое значение. Идиот. Придурок.
Он открыл дверь собственной приемной, и обе его секретарши в испуге порскнули в разные стороны, так что даже упала и покатилась по иранскому ковру стильная подставка для карандашей. На столе была раскинута проклятая газета, которую они, видимо, только что обсуждали.
Все уже всё знали, и это было невыносимо. Раньше Егор Шубин и не подозревал, что это так тяжело — чужое любопытство, смешанное с осуждением, злорадством и еще чем-то радостным вроде “и ты туда же, голубчик!”.
Он почти не мог дышать, и ему страшно было даже подумать о том, как он выглядит со стороны. Следом за ним в приемную вошел один из охранников шефа, который ходил за ним по пятам, как караульный за арестантом. Впрочем, почему — как?
Егор Шубин уже почти арестант, а этот безразличный парень с водянистыми, невыразительными глазами и есть караульный.
— Доброе утро, — сказал Егор сухо и смутно удивился тому, что еще может говорить. — Мне нужно забрать свои веши.
Секретарши смотрели на него, как бандерлоги на удава Каа из книжки про Маугли. Егор отвернулся.
— Я могу зайти в кабинет? — спросил он у охранника. Не глядя на него, охранник покачал головой. Очевидно, ему было противно, что приходится разговаривать с Егором Шубиным.
— Все, что нужно, вам принесут секретарши. — Он замялся, словно ему на миг стало неудобно. — Приказ Тимофея Ильича, Егор Степанович… Извините.