Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
— Так, — сказал Тимофей. — Ясно.
Дудников нажал кнопку на пульте, и кассета выехала из видеомагнитофона с негромким приятным звуком.
— Все на самом деле ясно, Тимофей Ильич, — произнес он осторожно. — Только у одного человека, кроме вас и меня, есть доступ в видеотеку. Он знает, как подходить, чтобы камера его не увидела.
Тимофей молчал, постукивал “Паркером” по столу. Дудников тоже помолчал, а потом продолжил, как бы пробираясь на ощупь по болоту — реакции Кольцова он не мог себе представить:
— Помните, мы эти камеры вместе обсуждали…
— Грамотно? — переспросил Тимофей Ильич, и Дудников моментально смолк. — Когда ты все окончательно проверишь, Владимир Алексеевич?
— Завтра. Максимум послезавтра. Никаких прямых доказательств нет, так что придется еще рыть…
— Надо рыть — рой! — велел Кольцов раздраженно. — Дальше-то что делать станем? В Генеральную прокуратуру кинемся?
— Это сложный вопрос, Тимофей Ильич, — признался Дудников.
— Я и сам знаю, что сложный, — ответил Кольцов. — Был бы простой, я бы у тебя не спрашивал, Владимир Алексеевич. А Шубин что?
Дудников неожиданно улыбнулся.
— Шубин не дурак, Тимофей Ильич, — произнес он как-то непонятно. — Я так думаю, что он нам с доказательствами как раз очень поможет.
Тимофей неприязненно посмотрел на радостного шефа службы безопасности. Тот был очень доволен собой. Он проделал кучу работы, просмотрел сотню видеокассет, ничего не упустил, все заметил и теперь сияет от законной гордости.
Шеф рейхсканцелярии. Последователь и почти что родственник товарища Берии.
Сам Тимофей чувствовал себя так, как будто его несколько раз окунули головой в ведро с дерьмом и напоследок еще плюнули в физиономию.
Он предпочел бы, чтобы виноватым оказался Шубин.
Шубина Тимофей Ильич не любил.
— Заканчивай с этим делом, Владимир Алексеевич! — приказал он. — Закончишь — доложишь. Я сам решу, что делать. Понял?
— Понял, — откликнулся шеф рейхсканцелярии. — Разрешите идти?
— И что это означает?
— Это означает, что я идиот, только и всего. Знаешь, на пятом десятке как-то особенно приятно узнать о себе, что ты идиот.
— Шубин, ты можешь говорить толком или нет? Что за пафос?
— Раз сообщения отправляли с моего компьютера, значит, человек, который их отправлял, совсем ничего не боялся. Не боялся, что его застанут, потребуют объяснений, заставят оправдываться…
— Ты хочешь сказать, что это Тимофей Ильич Кольцов? — спросила Лидия безмятежно, и Шубин уставился на нее в недоумении. — Ну, ничего не боится, знает, что его не поймают, не заставят оправдываться и объясняться. Это может быть только Тимофей Кольцов. Правильно я говорю?
— Ты несешь какую-то чудовищную ахинею, — холодно сказал Шубин.
— А ты? — спросила Лидия быстро. — Ты не несешь ахинею? Что это за порыв самоуничижения — ах, я болван, ах, я идиот! Что изменилось
— Человек, который меня подставил, все время находился где-то рядом со мной. Он приходил в мой кабинет, как к себе домой. Наверное, даже не один раз. Он точно знал, когда я отпускаю секретарш и когда ухожу сам. Кроме того, он был совершенно уверен, что никто не удивится, если увидит его входящим или выходящим из моего кабинета, потому что в этом не было ничего необыкновенного. Он не боялся секретарш, потому что знал, что его присутствие, даже если они его там застанут, не вызовет у них никакого подозрения. Это кто-то очень близкий. Ясно?
— Это было ясно с самого начала, Егор, — сказала Лидия с сочувствием.
“Это очень больно — понимать, что тебя предал кто-то близкий, — подумала она. — Настолько близкий, что даже мысленно страшно произнести его имя, потому что невысказанное подозрение все-таки еще не совсем подозрение. Произнесенное, оно не имеет обратного хода.
Только что мне было также больно и страшно, когда я думала о том, что Игорь Леонтьев продал меня кому-то за деньги. Я даже прикидывала, во сколько я могла ему обойтись”.
— Зато это заметно сужает круг подозреваемых, — продолжала Лидия бодро. — И не надо искать по названиям в четырех разных направлениях. Подумай, кому ты доверял настолько, что даже представить себе не мог ничего подобного? А?
Шубин потер лицо, тяжело, как старик, поднялся и побрел к двери в кухню.
— Чаю хочу, — пробормотал он. — Сделай мне чаю, Лидия…
— Не хочешь ты никакого чаю, — заявила она. — Я же вижу. Ты что, не станешь со мной говорить об этом?
Он молчал, и она прикрикнула:
— Егор! — Что?
— Почему ты ничего мне не говоришь?!
— Потому что если я думаю правильно, — ответил он устало, — у нас нет почти никаких шансов. То есть как бы совсем никаких. Может быть, если ты не будешь знать его имя, он оставит тебя в живых. Шанс невелик, но он все же есть. Поэтому я больше не скажу тебе ничего. Ни-че-ro. И не приставай. И не ори. Дай мне спокойно подумать.
— Егор! — крикнула Лидия и топнула ногой.
Страх вновь надвинулся, как цунами, и затопил комнату. Он залил пол, стены, мебель, он все прибывал и прибывал, а в том месте, где стояла Лидия, было глубже всего.
— Ты не справишься один, — заговорила она и взяла его за руку. Он отнял руку. — Ты один не справишься, Егор. Я могу тебе помочь. Только я, и больше никто.
Он сверху посмотрел на нее.
— Лидия, я правда больше ничего тебе не скажу. Тебе нужны какие-нибудь вещи? Ты собрала бы, а то мы сейчас поедем. И прошу тебя, не устраивай никаких сцен в том смысле, что ты со мной никуда не поедешь. Ладно?
— Ладно, — согласилась она. — Не буду. И собирать мне нечего. Если до завтра ты не разберешься с этим делом, мне в ближайшее тысячелетие ничего не понадобится. Ну а если разберешься, я просто вернусь домой, только и всего.