Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
— У меня такие идеи, что нужно Шубина возвращать, Тимофей Ильич, — сказал Барышев, рассматривая свою ручку. — Мы без него как без рук. У меня все договоры висят с тех пор, как он не работает. Они так до лета провисят, если он не вернется!
— Я не могу его вернуть, — заявил Тимофей жестко. — Он виноват и должен быть наказан.
Барышев быстро и коротко взглянул Тимофею в лицо.
— Это уже окончательно доказано?
Тимофей перевел взгляд на Дудникова, и все замы, как будто головы их были связаны невидимой веревочкой, повернулись и
— Тогда не знаю, — сказал слегка побледневший Барышев. — И не спрашивайте у меня, Тимофей Ильич, я не готов отвечать…
— Никто не готов ни за что отвечать, — пробормотал Тимофей. — Один я за все и всегда. Все свободны, кроме Владимира Алексеевича. И завтра мне представьте все соображения о том, как должна работать юридическая служба, чтобы больше не было подобного рода проколов. Проследишь, Игорь Вахтангович.
Замы гуськом вышли из кабинета. Медленно и величественно притворилась дубовая дверь. Тимофей углубился в бумаги и на Дудникова не смотрел. От напряжения тот взмок и незаметно вытирал под столом влажные руки.
— Спасибо, Владимир Алексеевич, — вдруг пророкотал Тимофей, не отрываясь от бумаг. — Я не был уверен, что ты меня поймешь. Мы вроде заранее не договаривались…
“Все в порядке, — пронеслось в голове у Дудникова. — Я не оплошал. Я принял мяч и отбил его в нужную зону. Я молодец. Все хорошо”.
Зазвонил мобильный телефон, и Дудников вздрогнул, испугавшись, что это его телефон, что он забыл выключить его на пороге кабинета.
Тимофей Ильич неуклюже полез в карман.
— Да.
Дудников исподтишка, но очень внимательно наблюдал за батяней. Батяня послушал немного, кинул на бумаги эксклюзивного дизайна тяжелый “Паркер” и потер затылок. На лице у него появилось какое-то странное, не свойственное ему довольное выражение, как будто ему сообщили, что весь недавний кредит МВФ решено предоставить в его личное пользование.
— Я постараюсь, — сказал Тимофей. — Нет. Не скоро. Занимаюсь. Кое-что. Зачем? А-а… — Он засмеялся, и Дудников понял, что он говорит с женой. — Хорошо. Если я ошибусь, ты меня поправишь. Это точно.
Дудников смотрел на него во все глаза, как будто Тимофей Ильич вдруг ни с того ни с сего начал показывать фокусы.
— Ладно, Кать. Мне некогда. Ты во сколько освободишься? Приеду. — Он помолчал, очевидно, слушая, и перебил: — Я тебя люблю. Пока.
Он нажал кнопку и взглянул на Дудникова.
— Закрой рот, Владимир Алексеевич, — попросил он спокойно, и Дудников поспешно отвел глаза. — Моя жена волнуется, что мы с тобой не там ищем. Ты как считаешь, мы там ищем или не там?
— Т-тимофей Ильич, — начал Дудников, — у меня есть кое-какие новые данные, но я их до конца еще не проверил…
— Что ж так? — спросил Тимофей Ильич. — Давно нужно все проверить.
— Проверим, Тимофей Ильич, — уверил Дудников, — обязательно проверим!
— Что за данные?
— В каждом коридоре, — начал тот, торопясь и стараясь говорить
Тимофей кивнул, показывая, что слушает.
— Все они поставлены на запись, на случай каких-нибудь форс-мажорных обстоятельств. Охранники их не просматривают, просто меняют кассеты, потому что смотреть там, как правило, нечего. Об этих камерах известно только… службе безопасности, и то не всей…
— Ну и что?
Дудников достал из портфеля кассету.
— Можно? Тимофей кивнул.
Дудников вставил кассету в видеомагнитофон.
— Вот. Это камера, которая стоит на этаже юридической службы. Видите? Запись сделана третьего декабря.
Тимофей рассматривал черно-белое изображение коридора, людей, которые беззвучно двигались туда-сюда, двери, которые бесшумно открывались и закрывались. Какой-то человек медленно вышел из распахнутой двери, постоял, выискивая что-то в карманах, потом медленно двинулся прямо на камеру. В углу телевизора в длинном окошке бежали секунды.
— Да это же Долголенко, мать его! — вдруг заорал Тимофей в полный голос и посмотрел на шефа безопасности. — А?
Дудников кивнул и открыл рот, чтобы сказать что-то, но Тимофей не дал.
— Постой, Владимир Алексеевич! Не может быть, чтобы эта твоя запись была от третьего декабря! Долголенко к нам в последний раз приезжал… когда?
— В ноябре, — подсказал Дудников. — Сразу после праздников. Девятого или десятого.
— Ну?
— В этом-то вся штука, Тимофей Ильич! — сказал Дудников со скромным торжеством в голосе. — Это не родная кассета. Это перезапись. Родной в видеотеке нет.
— Что ты несешь? — спросил Тимофей Ильич и уперся в него тяжелым взглядом. — Какая такая перезапись?
— Тимофей Ильич. — Дудников остановил запись. Черно-белые люди замерли посреди черно-белого коридора. — Третьего декабря какой-то человек, который знал, что в коридоре есть камера, зашел в кабинет Шубина. Сам Шубин третьего декабря был в Швейцарии, я проверял. Этот человек сделал все, что ему нужно, вышел и спокойно отправился домой, зная, что кассеты мы не просматриваем, а просто пишем на них то, что происходит в коридоре. Однако он знал, что должен эту кассету из видеотеки изъять, потому что в случае разбирательства она обязательно всплывет. Собственно, она и всплыла… — Ну?
— Поэтому этот человек поменял кассету. Он вытащил ту, на которой было записано то, что происходило третьего декабря, и поверх нее записал съемку с первой попавшейся более ранней кассеты. Они ведь все похожи друг на друга как две капли воды, Тимофей Ильич. Ему не повезло, что на ней оказался Долголенко, который в Москву наезжает раз в месяц, да и то не всегда. А теперь и вовсе не наезжает, потому как вы его… того… уволили. Он даже и не смотрел, что там записано, ему это совершенно не важно.