Седьмой крест. Рассказы
Шрифт:
Вскоре после ее прибытия медсестра Луиза, испанка, спросила, правда ли, что Эрнесто Швейгерт ее сын. Каждая страна, отметила про себя фрау Швейгерт, прибавляет к его имени лишний слог: во Франции его звали Эрнест, а здесь зовут Эрнесто. Это была прелестная девушка, такая беленькая, что белей не бывает, а волосы как вороново крыло. Фрау Швейгерт были показаны снимки, где сын ее стоит рядом с Луизой. Рука у него на перевязи, но лицо спокойное, веселое. Таким веселым и спокойным она его не видела дома.
Получив письмо, Луиза бежала с ним к фрау Швейгерт, а фрау Швейгерт бежала к Луизе, едва к ней самой приходило письмо.
Как-то ей показалось, что люди при ее появлении останавливаются
Теперь, проходя мимо с неподвижным лицом, она часто ощущала чьи-то ласковые прикосновения, кто-то ронял в ее сторону сочувственные слова. Но все у нее на лице и внутри будто застыло. Никто не мог сказать, плачет ли она по ночам.
Вслед за ее несчастьем тяжелые удары обрушились на борцов Испанской республики. В то время как Франция не пропускала оружия, итальянцы и немцы беспрепятственно помогали Франко. Республиканская армия была разорвана на две части.
В госпитале ранеными был усеян весь пол. Война придвинулась совсем близко, она уже слышалась за горным хребтом. Со дня на день ждали эвакуации. Все эти страхи и волнения словно обходили Агату Швейгерт стороной. Она не нуждалась в сне. Руки ее не знали устали: они перевязывали раненых, отстирывали окровавленные бинты, чинили и латали постельное и носильное белье.
Однажды, когда она, как всегда, беззвучно суетилась, вся уйдя в работу, кто-то вдруг ее окликнул: «Фрау Швейгерт!»
При ее небольшом росте Агате даже не пришлось наклониться. В этом бледном высокомерном лице под белой повязкой она узнала Рейнгольда Шанца. Он почему-то не удивился, повстречав ее. здесь. Быть может, он принял ее за одно из видений, навещавших его в горячечном бреду, а может быть, дело обстояло проще, и сам Эрнст еще сообщил товарищу о приезде матери. Рейнгольд привлек ее к своей койке и рассказал, не щадя, но самой этой ясностью принося ей облегчение, как Эрнст погиб у него на глазах.
— Он нисколько не страдал, фрау Швейгерт, ему повезло в смерти.
Она теребила его рубашку и одеяло.
Рейнгольд Шанц был транспортабелен, и его при первой же возможности вывезли вместе с другими. Наутро уже кто-то другой лежал в его постели.
Луиза уезжала с одним из следующих транспортов. Она бросилась к фрау Швейгерт на шею и зарыдала. И тут Агата вместо обычной тупой безысходной скорби почувствовала режущую боль в груди — ее нельзя было бы вынести, не продлись она всего лишь секунду. Никто этого особо не приказывал, но никто и не удивился, что фрау Швейгерт не покладая рук работала до последней минуты, помогла перевязать последнего раненого и погрузить его на машину.
В потоке беженцев, устремленных за Пиренеи, преследуемых солдатами Франко на земле и с воздуха до последнего рубежа родной земли, фрау Швейгерт одиноко брела со своим уже полегчавшим чемоданом. Но теперь она несла его не в руке, а на спине, точно ранец. На этом пути немало было одиноких странников: одни уже при выступлении разминулись со своими, другие потеряли их из виду при очередном налете. Матери искали детей, дети — родителей, невесты — женихов. Агата Швейгерт никого не искала, она никого не потеряла из виду. В дороге она занялась мальчонкой — бедняжка больно зашиб ногу, она перевязала ее; семья была многодетная, матери и дедушке трудно было удерживать своих птенцов при себе и приглядывать за ними во время
Когда эти испанские люди, не мыслившие жизни под пятою Франко, спустились с Пиренеев, все пришло в смятение на французской границе. По предписанию свыше власти разбросали по лагерям всех, на кого им удалось наложить руку. Семейство Гонсалес, состоявшее из старика, женщины и детей, а также Агаты Швейгерт, прошедшей с ними добрую часть пути и помогавшей им в дороге, очутилось в окрестностях Перпиньяна.
Из уважения и сочувствия к добровольному подвижничеству этих людей семья французских крестьян приютила семью Гонсалес. Им отвели сарай для жилья и кое-чем кормили. Вскоре обеим женщинам нашлось применение в хозяйстве. Так они и жили все вместе под опекой французских крестьян, в свою очередь помогая им до глубокой осени с уборкой урожая. Но тут началась мировая война. Французские войска неподвижной стеной стояли на линии Мажино против германского вермахта. Предчувствие говорило людям: то, что разыгралось ранней весной и как будто завершилось в Испании, может, лишь начало неслыханных ужасов и страданий во всей этой части света.
Семейство Гонсалес мерзло в сарае; обе женщины, неустанно трудясь, сумели приобрести одеяла и кое-какую детскую одежонку. Они радовались, когда их звали в теплую крестьянскую кухню чистить овощи, шить или штопать. Никто не обращал внимания на фрау Швейгерт. Она была нема, как ее тень, и только проворные пальцы без устали двигались.
Тем временем сеньора Гонсалес получила весточку от мужа. Он находился всего лишь в нескольких часах пути, в лагере на Атлантическом побережье. Жена отправилась навестить мужа. Фрау Швейгерт молча прислушивалась к ликованию всей семьи по поводу предстоящей встречи.
А как-то сеньора Гонсалес сообщила Агате:
— Глядите, тут и вам письмо!
Почерк был незнакомый. В том же лагере, где был интернирован Гонсалес, оказался и Рейнгольд Шанц. В один из томительных лагерных дней, когда каждая весточка с воли становилась для всех событием, Гонсалес рассказал Шанцу о чужой женщине, что живет с его семьей в окрестностях Перпиньяна. Наведя справки, Рейнгольд установил, что это может быть только мать его погибшего друга, и написал ей.
«Я так же одинок на свете, как и вы, фрау Швейгерт. Разумеется, не считая товарищей и друзей. Летом здесь была чертова жара, а теперь мочи нет от холодных ветров. Моя малярия дает себя знать. Не могли бы вы раздобыть для меня немного хины? Простите, что утруждаю вас!»
До сих пор фрау Швейгерт не жила, а прозябала. А тут она словно ожила: несколько раз перечла письмо и задумалась. Если хозяин «Грапп д’Ор» — человек порядочный, он, конечно, сохранил ее деньги. Она написала ему. Сеньора Гонсалес с удивлением говорила себе, что чем-то старушка взволнована. Вскоре от хозяина пришел ответ. Он выслал деньги.
Ранним зимним утром фрау Швейгерт, вконец окоченев — она выехала ночным, чтобы загодя быть на месте, — остановилась у лагерных ворот. В чемодане у нее лежала хина и немного теплого белья для Рейнгольда. С удивлением и гневом уставилась она на бараки за колючей проволокой. Хорошо еще, она догадалась выехать ночным. Ведь у нее не было официального пропуска, а добиться разрешения от местных властей оказалось не так-то просто.