Седьмой урок
Шрифт:
— Знакомьтесь — соседка по парте!
— Я никогда не была и не стану соседкой товарищу, — не принимая шутки, строго проговорила Ляля. Я видел, что Леонид насупился, и поспешил вручить подарок:
— А это от меня. Расти большой!
— Не забыл! — удивился Лешка, и глаза его заблестели по-мальчишески радостно. — Ну, спасибо, Андрюшка. Честное слово, напрасно ты все это… — и тут же принялся перелистывать и разглядывать книгу, видно, подарок пришелся ему по душе: такой маленький изящный томик в прекрасном переплете. Завидев томик,
— Чудесная книга. И я такую Леше подарила.
Я так и обомлел — значит, мой подарок не первый и не единственный!
А Лешка посмеивается:
— Ничего, друг, все отлично: у вас с Лялей одинаково изысканные вкусы.
— Но это перевод, — перебила Ляля, а я подарила Леше в подлиннике. По-моему, не следует читать родных поэтов в переводе.
— Вот и хорошо, — подхватил Леонид, — теперь мы можем судить о качестве переводов. Поговорим, поспорим. Честное слово, мне очень дорого, ребята…
— Ну, если перевод, — немного успокоился я, — это уже совсем другая книга, ничего похожего!
Мы уселись рядышком на диване, и, конечно, сразу разгорелись споры. Впрочем, я больше слушал, разглядывая обстановку. Вещи все были хорошие. И картины по стенам очень хорошие. В такой обстановке могут только самые возвышенные мысли рождаться. Я невольно вспомнил напутствие мамы: «К приличным людям идешь…». Мне стало не по себе — несправедлив Лешка к отчиму, сам издергался, близких чернит…
…Продолжал разглядывать картины, смотрел на девушку в розовом, на золотой закат, прозрачный светящийся залив, на девушку с полевыми цветами…
На столе лежали томики библиотеки поэтов. Я решил, что это Лялины книги — Леонид поэтической библиотеки не собирал, увлекался техникой, особенно радио и телевидением. Но теперь он то и дело брал со стола какой-нибудь томик, перелистывая и вдруг начинал декламировать с увлечением, громко, как будто обращаясь не только к нам:
Не напрасно ли новую борьбу ты ищешь? Разве кончена та, старая, борьба? Стой на прежнем боевом посту бессменно! В новом облике все тот же враг пред нами.Леонид читал одно стихотворение за другим. Получалось это у него как-то неспокойно, беспорядочно, между разговором, будто не стихи читал, а свои мысли высказывал:
…Век породил нам эпоху великую! Боже! Как горько В этот великий момент видеть ничтожных людей!..Внезапно отложил книгу и зашагал по комнате от стены к стене, заметался:
— Вчера он снова оскорбил маму. Понимаете, не бранил, не вспылил, а так, знаешь, спокойненько,
Леонид остановился, уставился на меня, как будто я мог ответить на его вопросы:
— Почему она терпит все это? Умная, образованная женщина!.. Раньше я плакал вместе с ней. Понимаете? Она здесь, на стильном диване. А я за стеной, в своей отдельной комнате. А теперь не плачу. Просто удивляюсь со стороны, равнодушно…
Леонид говорил неправду, не мог он оставаться равнодушным. Не знаю, кого пытался обмануть — нас или себя.
Больно было слушать все это, и я поспешил переменить разговор:
— Сидим тут, как на экзамене. Что у вас, радиолы нету?
— Радиола жиловская, — отрезал Леонид.
— Так что, после этого — не жить, что ли?
— А знаете что, ребята, — тряхнул головой Леонид, — перейдем в мою комнату. Кубатура меньше, зато чистого воздуха больше.
Он неслышно двинулся по комнате, мы так же неслышно — ноги утопали в мягких, ворсистых коврах — последовали за ним. Непривычное чувство охватило меня, оно усиливалось при каждом новом шаге по этим пышным бархатистым коврам. Наверно, это глупо, но ощущение напоминало щекотку — было и приятно и как-то не по себе.
Через маленькую дверь из коридора мы прошли в Лешкину комнату, небольшую, с одним окном. Лешка уверял, что в планах архитектора она именовалась комнатой для работницы. Но работница Жиловых обитала в кухне.
Стол, переживший оккупацию, кровать цельнометаллическая, новенькая — достижение местного цеха ширпотреба — все привычные, понятные вещи; мы сразу почувствовали себя по-домашнему.
— Эту комнату мы с мамой занимали, — проговорил Леонид, — еще тогда… До Жилова. Дверь эта была заколочена. Оставался выход на черную лестницу.
Леонид помолчал немного и вдруг нехорошо усмехнулся:
— Потом маме надоело так… Захотелось пожить…
— Послушай, Лешка, — горячо заговорила вдруг Ляля, — иногда мне кажется, что ты очень хороший парень. Скажу откровенно. А потом ты меня начинаешь злить. У Чайльд Гарольда хоть плащ был. А ты просто, так, даже без плаща.
— У тебя. Ляля, всегда классические примеры. А нам классика недоступна. По-нашему проще говорится: оторвался.
— Не знаю, как лучше — классически или проще. Но когда я думаю о тебе, мне становится тревожно.
— Это потому, что ты не делаешь утренней зарядки. Нервы нужно укреплять, Лялечка.
— Остроумие и балагурство, это не одно и то же.
— Именины называется, — вмешался я, — будем мы веселиться, или нет?
— Ладно, ребята. Признаю ошибку. Сдаюсь Включаю радиолу на полную катушку. Пусть окна дрожат. Итак: кавалеры, шерше ву девочек. Андрюшка, приглашай Лялю. Школьный вальс.
Я подошел к Ляле и церемонно поклонился. Она так же церемонно положила мне руку на плечо.
— Мы готовы, Леня!