Седьмой урок
Шрифт:
И почему-то невольно вспомнил о своем отце. Он никогда не был на скамье подсудимых, никогда не привлекался к ответственности, не совершил ничего такого, что подходило бы под статью. Слыл хорошим работником, успешно продвигался по службе, имел награды.
И все же мать всегда с горечью отзывалась о нем, о его черствости, о недобром отношении к ней, жалела свою загубленную молодость.
Поминала его всегда в третьем лице: он». Или, как чужого, называла по фамилии: «Ступалов».
— Что это он взносов не шлет, — тревожилась, бывало, мама, когда подходило двадцатое
Или еще:
— Вот наш Ступалов расщедрился — двойной взнос прислал по случаю летней оздоровительной кампании. А может, по случаю нового счастливого брака…
Больно было слышать об отце только плохое. Мать угадывала это, но ничего не могла с собой поделать. Так страдающий тяжелым недугом постоянно говорит о своей болезни.
А когда, случалось, я заупрямлюсь, вспылю, отвечу грубо, она как-то болезненно, отчужденно глянет на меня:
— Накатило уже ступаловское!
Город наш не так уж велик: еще вчера мы были одним из самых малых спутников второй столицы, отмеченным на карте всего лишь кружочком. А теперь у нас свой ретрансляционный узел, центральный универмаг; в нашем пединституте учатся приезжие ребята.
Конечно, мы по-прежнему во всем равняемся на столицу, и если не удастся побывать хоть раз в году в ее театрах, музеях, магазинах, это уж и год не в год…
Обычно подобные поездки мы совершаем вместе с Лешкой в весенние каникулы.
Но сейчас, накануне выпускных, все пришлось отставить. Побродишь по улицам, заглянешь в городской сад глотнуть свежего воздуха — вот и вся экскурсия.
Однажды я вернулся домой после такой прогулки позже обычного — толковали о школьных делах. Лешка рассказывал о своей семье, не заметили, как время прошло.
Я больше слушал, мне почему-то всегда трудно говорить о себе.
Итак, я молчал, а на душе становилось все тревожней — меня охватило какое-то неприятное чувство, как будто забыл что-то важное и не мог вспомнить. Неожиданно представилось детство — отдельные несвязные отрывки возникали вдруг и также внезапно исчезали…
Шел уже двенадцатый час, когда переступил порог и сразу, что называется с ходу, принялся допытываться:
— Мама, почему вы никогда не расскажете мне об отце?
— Ну, что выдумал. Постоянно вспоминаю о нем.
— Нет, знаете, по-настоящему. Что он за человек — хороший, плохой?
— Что это, вдруг, ни с того ни с сего! — забеспокоилась мать, — или, может, на комсомольском собрании интересовались? Анкеты заполняют?
— Нет, анкет не заполняют. Я сам хочу знать. Могу я знать, кто мой отец, или как по-вашему?
— Садись лучше за стол. Третий раз разогреваю.
— Мама, я вас серьезно спрашиваю. Как вы сами считаете: хороший он человек?
— Не знаю. Может, кому-нибудь и хороший. Наверно, хороший.
— А почему вы всю жизнь проплакали?
— Вот пристал, почему, почему? Хороший и все.
— А помните, вы говорили: «Все, что было во мне светлого, святого, хорошего — все растоптал!».
— Господи, вот привязался.
«И хороший, и уважаемый, — думал я, — к ответу не привлекался, под судом и следствием не был, а жизнь человеческую погубил… Ступаловское!»
Порой случалось так: никто даже не знает о моей какой-нибудь выходке, мама словом не обмолвится, но вдруг словно голос чей-то отзовется: «Ступаловское».
У Жиловых все шло по-старому — снова появились гости, подкатывали машины, привозили вино и цветы. Егорий Григорьевич по-прежнему был румян, весел, выхолен, глядел барином. Счастье как будто вернулось в их дом, и соседи шептали вслед Ларисе Петровне с почтительной завистью:
— Богато живет!
И тут вдруг нежданно стряслась история с Лешкой Жиловым.
Наш класс, десятый «В», был не то чтобы недружный, а какой-то случайный, — так в самом начале года завуч Алексей Никанорович определил и тут же дополнил коротко: «С бору по сосенке». И поспешил привести пример из истории: оказывается, у него когда-то, в первые годы после освобождения, был уже подобный класс — источник всяких неприятностей. Пожалуй, он был прав, школьная статистика показывает, что большинство «ЧП» приходилось именно на десятый «В». Возник он в текущем году, когда новое, еще пахнущее стройкой, здание заселили ребятами соседних школ. Десятым «А» полностью завладела крепкая сплоченная семья ближайшей школы. То же произошло с десятым «Б», а в нашем собрались «сосенки» со всех окрестных «боров».
Товарищеские и даже панибратские отношения установились быстро, а дружбы, настоящей дружбы, не было. Многие ребята жили старыми устоявшимися знакомствами, обособленными группками. Только шумели все вместе на нелюбимых уроках.
Двадцать три человека — восемнадцать девчонок и пять мальчиков — самый маленький класс в школе!
— Но самый беспокойный! — предупредил завуч нового классного руководителя Веру Павловну.
С девчонками мы не ссорились, неохота была идти против большинства, но и не дружили — у каждого были уже свои внешкольные знакомства и привязанности, и только Ляля Ступало пыталась скрепить общешкольную дружбу, затевала вечера, старалась, чтобы комсомольские собрания проходили живо, собирала ребят в походы, на экскурсии.
Порой обращалась к Лешке:
— Пойдем сегодня домой вместе. Нам ведь по дороге…
Лешка провожал ее до самого дома, шел торжественно, как на параде, а я плелся рядом, терпеливо слушая затянувшийся разговор о строении земной коры. Лешка не любил геологии, но из деликатности поддерживал беседу.
— Вы, кажется, вместе со Ступаловым учились? — спросила однажды Ляля.
— Да, все время. С самого первого класса.
— И все время дружили?
— Да, все время.
— Счастливые! Хорошо с самого первого класса дружить, — почему-то вздохнула Ляля, — а вот мы с мамой несколько раз переезжали из города в город, и все приходилось начинать сначала.