Седой Кавказ

Ибрагимов Канта

* * *

В последний вечер новогодних праздников в дом Самбиевых вошел Мараби Докуев. Давно его не видавшая Кемса удивилась, с восторгом глядела на пополневшее лицо, богатый городской вид односельчанина.

– Ты в город едешь? – обратился Мараби к Арзо.

После последней встречи сумрачная тень легла на образ друга в душе Арзо.

– Я наверно утром поеду, прямо к работе, – избегая глядеть в глаза Мараби, ответил Арзо. – Да и мать одна, с ней хотя бы ночь проведу.

– Нечего обо мне думать, – засуетилась Кемса. – Я уже привыкла.

Раз машина есть – поезжай с другом.

Когда Арзо обувался, три пары глаз уставились на грубо зашитую туфлю.

– Завтра в магазине куплю, – ответил он на немой вопрос.

– А что в магазинах у нас обувь есть? – усмехнулся Мараби.

– Что-нибудь придумаю, – опустил голову Арзо.

Кемса молчала, ей нечего было сказать – бедность безмолвна.

Огни машины померкли в сумраке ранней зимней ночи. Кемса заперла ворота, оглядела опустевший двор и со слезами в глазах, надрывным голосом прошептала:

– Пятерых родила, вырастила… Одну уже схоронила, одинокой осталась… Бедность страшна, а одиночество – страшнее.

За околицей, припорошенная снегом дорога была ровной, и Мараби, поддав газ, спросил:

– Ты, видно, обиделся?

– Отчего мне обижаться? – повел плечами Арзо, – ты мне помог, в долг денег дал.

– Ладно, прости, – не верил отговоркам друг, – просто суета, бестолковые дела пудрят мозги.

В Грозном Мараби остановился около красочно-расписных ворот.

– Здесь живет знаменитая спекулянтка, – говорил он, – через Алпату я их всех знаю… Пошли.

Пока Арзо разглядывал роскошное убранство частного дома, принесли множество пар обуви, как со склада магазина.

– Сколько они стоят? – шепотом спросил Арзо, примеряя добротный, импортный сапог.

– Не твое дело, – отмахнулся друг.

Потом Самбиев примерял кожаную куртку с меховой подкладкой. Сколько стоят приобретения, Арзо так и не узнал, только понимал, что ему надо сколотить полугодовую зарплату, чтобы рассчитаться с другом.

Эту мысль Арзо высказал вслух.

– Подарок не долг, – широко улыбнулся Мараби, – носи на здоровье.

Эту ночь друзья провели вместе на квартире Мараби, обмывали обновку, вспоминали прошлое, строили планы на будущее. Когда рассказывали, кто как провел Новый год, Мараби неожиданно расхохотался.

– Так, значит, это ты весь вечер сюда звонил? А мне Домба говорит, что какой-то идиот специально беспокоил его, а он трубку не поднимал.

– А что здесь Домба делал?

– Как «что»? Очередную жеро приводил.

– Так он еще…? – на полуслове застыл Арзо.

– Хе, он только сейчас и разошелся. У него и сыновей по одной, а то и по две квартиры для утех. Будто бы с цепи сорвались, не одну юбку ни пропускают. Албаст еще жены побаивается, как-никак дочь Ясуева, а Домба и Анасби – совсем озверели. Такие деньги на распутниц расходуют, а попросишь на ремонт машины сто рублей, – плакаться начнут.

– Откуда у них такие деньги? – не без зависти спросил Арзо.

– Откуда-откуда, – передразнил Мараби. – Домба – всю жизнь завскладом на винзаводах, Албаст колхоз ест, да еще собственный цех впридачу.

– Цех на нашей территории, – злобно бросил Арзо, – и я его снесу.

– Смотри, не надорвись, – съязвил Мараби, – а я думаю, что и ваш участок они приберут.

– Вот им и тебе, – непристойный жест показал Арзо.

Добрые отношения вмиг угасли, дабы далее не обострять ситуацию, решили спать. Утром Арзо хотел отказаться от щедрых

подарков, однако понял, что поздно. Они попрощались, разошлись по работам. Январский ночной мороз, льдом нивелировавший их попорченные отношения, к обеду растаял, и оказалось, что чистая дорога детской и юношеской дружбы местами потрескалась, кое-где обозначилась рытвинами, а на крутых поворотах и вовсе расползлась…

После новогодних праздников, как и прежде, скучно и уныло потекла служебная жизнь Самбиева, зато забурлила личная.

В снимаемой им комнате появилась другая, двуспальная кровать. Мать Антонины и ее дочь куда-то уехали на несколько дней, и теперь никто не мешал молодым. Антонина оказалась искусной хозяйкой; она готовила вкусные завтраки-ужины, стирала одежду Арзо, сама постоянно носила подчеркнуто нарядное. Сообщала, что учит чеченский язык и с удовольствием поменяет религию.

Смятение Самбиева усилилось с приездом хозяйки и внучки. Мать Антонины, чуть ли не за уши схватила голову Арзо, резко наклонила к себе, трижды, смачно облобызала, называя «сынок», и в тот же вечер дочь Антонины сказала:

– А можно я буду вас называть папой?

Отказывать детям нельзя, и все понеслось по нарастающей.

– Ой, зятек возвращается, – говорила мать Антонины соседкам, а Самбиев кланялся им, улыбаясь здоровался, и на зависть им же передавал в руки «тещи» сверток с «совминовским» пайком.

Узы любви и родства сгущались стремительно. Мать Антонины сообщила, что ждать еще восемь лет нет смысла (так и жизнь пройдет), и они подают на развод с «прежним зятьком-пьяницей». А Арзо должен выполнить «небольшую формальность» – написать в колонию письмо, как он пылко любит Тоню, желает удочерить дочь, и если этот уголовник будет еще им писать и тем более препятствовать браку, то он (Самбиев) покажет ему «кузькину мать», как ответственный работник Кабинета Министров и коммунист.

– Вот, примерно, так, – показала «теща на перепутье» заготовленную болванку безграмотного текста, написанного красивым почерком Антонины.- Тут, конечно, скромненько, нам несподручно, как-никак жили в родстве, а ты подсоли, покажи силу любви, дай этому негодяю.

– Хорошо, – еле выговорил Арзо, заперся в спальне «молодых», быстренько собрал немногочисленные вещи и, несмотря на трехмесячную предоплату, молча сбежал.

Подыскивая жилище, Самбиев вновь поселился у Россошанских, и тут поступила радостная весть, что Дмитрий с невестой летят из Ирака в Москву, где будет свадьба и официальная регистрация брака. Андрей Леонидович и Лариса Валерьевна засобирались в столицу, поручив Самбиеву присмотреть за квартирой. Арзо погрузился в упоение бытового спокойствия – вдруг узнает, что соседка, Букаева, как назло, прилетела домой. Безмолвной тенью уходил он поутру на работу, так же тихо возвращался, и однажды вечером – звонок в дверь. Самбиев на цыпочках подкрался к двери, смотрит в глазок – Марина.

Так же тихо он вернулся в зал, позабыв о соседке, увлекся телевизором. В телефильме – кульминационный момент, Арзо поглощен любовными событиями экрана, и хотя старался отвечать только на междугородние звонки (должен был позвонить Дмитрий), снял трубку и обмер.

– Арзо? – низкий женский голос. – У тебя совесть нечиста? Почему ты скрываешься?

– Я, я,… я не скрываюсь.

– Открой дверь.

– Я не один… Точнее, мне нельзя чужим дверь отк…

– Я не чужая, нам велено за тобой следить. Так что открывай.