Седой Кавказ
Шрифт:
– Какая расписка? – выдыхая клубы дыма, возмутился Самбиев. – Я слов на ветер на бросаю.
– Я денег тоже, – мягко, но четко ответил Домба. – Я по-братски и как вернее для нас обоих, а ты как хочешь.
Самбиев молча докурил, бросил окурок в форточку и, не оборачиваясь, глядя в окно на широченный, исписанный ножом ствол бука, прошепелявил тихо:
– Пиши, я распишусь.
Это была первая, но далеко не последняя расписка Самбиева Докуеву.
В райотделе милиции Шали Самбиева поместили в изолятор временного содержания, через день перевезли в Грозненскую тюрьму для выяснения личности
Недолго жил Самбиев в комнате казарменного типа, на двенадцать человек, работал электриком, проклинал в душе Докуева, думал о мщении – и вдруг однажды вечером у общежития стоит Домба, аккуратно одетый, улыбающийся.
Увидев комнату Самбиева, Домба отправился к коменданту общежития, и в тот же вечер Денсухар перебрался в маленькую, но отдельную комнатенку с одной кроватью, тумбочкой и узким, как амбразура, окном. На следующий день, в субботу, они, как верные друзья детства, прошли по магазинам, купили кое-что из одежды для Самбиева, потом сидели за выпивкой и скудной едой в кафе у площади Ленина. После чего Самбиев не только простил все кажущиеся грехи «родственника», но и рассыпался в благодарностях своему добродетелю.
Дома за ужином Домба с неподдельной радостью рассказывал жене, как он помогал в городе Самбиеву, и думал, что Алпату одобрит его благородное отношение к односельчанину. Однако прагматичная жена сделала противоположный вывод.
– Ты всегда был ненормальный. Что ты носишься с этим тюремщиком?! Думаешь, органы не наблюдают за ним и тобой? Смотри, скоро найдут повод и тебя засадят в тюрьму, а в лучшем случае просто скинут с работы. Нет чтобы искать дружбы со стоящими людьми, возится с этим недоноском. От него добра не жди. Сам непутевый и других за собой потянет… А у нас дети растут, я без пальто зимовать буду, и что ты думаешь так и жить в этой дыре до конца жизни?
– Это мое родовое село, мой дом! – возмутился муж.
– Ну и что, что родовое, а детям где учиться? Так и будут они в интернате всю жизнь жить. А дочки тоже в казенном доме будут расти? Что о них люди скажут, за кого они замуж выйдут? Ведь ты, пока я в одиночку растила детей, учился в техникуме, хотя и не соображаешь, люди думают, что ты грамотный, да к тому же и член партии – единственный в селе.
В постели протрезвевший от слов жены Домба призадумался. В том, что жена дура, он был уверен, но удивительное дело, она, как всегда, права. За массой текущих дел он порой забывал свои намеченные четкие ориентиры жизни: это хорошая работа и квартира в Грозном, много денег, ну и сопутствующие этому блага для себя и для детей. А может, это просто несбыточные мечты? Нет, надо действовать.
Ему не спалось, не хватало в доме воздуха. Он вышел во двор, огромная дворовая собака, гремя цепью, бросилась к его ногам, прыгала, ласкаясь. Отпихнув ее, он углубился в устрашающий мрак огорода. Ночь была темной, прохладной, ветреной. Затянутое тучами небо черной густой массой окутало мир, и только где-то далеко-далеко в стороне Грозного, от факелов нефтяных заводов тускло рдел краешек горизонта. Именно туда невольно смотрел Домба. Этот алый свет манил его все больше и больше. Он знал, что красное пламя коммунизма может сжечь его дотла, но при правильном подходе оно может и обогревать всю жизнь. Если сейчас он протянет руки к огню, то это навечно, он навсегда станет красным и отхода не будет, только путь вперед в самое пекло, где приятное тепло может в любой момент
– Так что прозябайте в селе или действуйте, – подытожил свою речь работник госслужбы Шаранов. – Вы как-никак с нами в контакте, а мы свои кадры на произвол судьбы не бросаем.
Домба до мелочей вспомнил весь этот разговор и аж съежился от озноба… Запели вторые петухи, в лесу по-детски жалобно ныли шакалы. Из-за двух перевалов, с танкового полигона Шали доносилась канонада ночных учений. Порыв резкого ветра принес свежесть недалекого дождя и еле уловимый аромат пыльцы цветущей вишни. С кроны бука Самбиева заливался соловей, чувствуя приближение дождя, еще отчаяннее заквакали лягушки в низинном водоеме. Стало совсем темно, дальний отблеск факелов исчез, еще один резкий порыв ветра – и крупная, одинокая капля дождя с ощутимой силой наискосок вонзилась в лоб, по переносице потекла вниз, остановилась меж губ. Потом капли стали чаще, но мельче.
– Нет, – негромко крикнул Домба, побежал в дом и спокойно, глубоко заснул под приятный шум весеннего дождя.
На следующий день из-за ремонта прохудившейся за зиму крыши он опоздал на совещание в райисполкоме, за что при всех был строго отчитан районным начальством. Далее, как бы определившись в установке на день, все выступающие руководители стали критиковать Докуева и его село, даже посчитали, что он виновен в задержке посевной.
Во время перерыва руководители уровня Докуева ели наспех и всухомятку у своих бричек, а президиум заседания появился в зале с часовым опозданием; лица начальства лоснились сытостью, хмелем и довольством. Домба внимательно, с нескрываемой завистью разглядывал их добротную одежду, зализанные прически и красивые, дорогие часы и авторучки.
На обратном пути он вновь невольно вернулся к заманчивому «огоньку», что-то неведомо сильное, до страсти соблазнительное влекло его в город, к этому уверенному, приятно и красиво говорящему работнику. Почему-то Домбе казалось, что еще одна встреча с Шарановым – и его жизнь кардинально изменится, и только в лучшую сторону. Он еще раз вспомнил, как его незаслуженно ругали, и окончательно решил, что надо ехать в Грозный. «Чем я хуже этих холеных ублюдков?» – поставил он окончательную точку в своих нелегких терзаниях.
Правда, легче от этого не стало. Ночью не спалось, вновь вышел в огород подумать, побыть в одиночестве. Ночь была пасмурной, но не такой темной, как предыдущая. На северо-западе, в стороне Грозного, легкие, невысокие, поджаренные факелами тучи отражали ложный свет багряной зарницы, и Докуеву показалось, что именно там, а не на востоке, как обычно, взойдет солнце. Да, его солнце именно там, и оно ему будет вечно светить и согревать, но не жечь и плавить дотла. Там город, там власть (хотя и коварная, как мачеха, но другой нет), и главное, там кипение жизни и простор, а здесь, в убогом Ники-Хита, скука, застой, нищета. Конечно, с родным селом он не расстанется, по выходным будет наведываться, а так жить здесь вечно нельзя. С этими возбуждающими зажигательными мыслями он лег спать, но долго не мог заснуть; противоречивые мысли и идиотские видения во время коротких снов мучили его до утра. Ему становилось то жарко – и он скидывал одеяло, то холодно.