Сегодня и вчера

Пермяк Евгений Андреевич

Ангелина тихо заплакала…

Он повернулся к ней спиной. Ее слезы не трогали Василия.

Как хорошо пахло из открытого окна! Как далеко ушли свинцовые тучи! Завтра будет такое ясное утро.

Оказывается, иногда так просто решается казавшееся неразрешимым.

Не будем оспаривать Василия Петровича. Пожелаем ему покойной ночи и радостных снов, а потом посмотрим, кто в этом доме хозяин и кто его раб.

XLII

Сметанину не сиделось дома и вечером.

Неуемная тяга к деятельности заставила его побывать на выпасе, проверить, как чувствует себя на озере водоплавающая, зайти к возвращенным белым свиноматкам… И когда все это было сделано, он вспомнил о разговоре с Ветошкиным, который откладывался со дня на день как не первостепенный. А теперь он подоспел в самый раз.

И вот Сметанин появился в благоухающем саду. Серый дог с лаем бросился на незнакомца, а тот вразумительно сказал собаке:

— Будо! — затем крикнул: — Аграфена!

Умная собака, увидев появившуюся Феню, пошла в тень. Вместо с Феней вышел и Павел Павлович.

— Чем имею честь быть полезен?

— Я Сметанин, из «Красных зорь».

Этих слов было достаточно для беспокойства Павла Павловича. Он уже знал об уводе белой свиньи Серафимы Григорьевны, а также слышал, что Сметанин успешно возвращает своих колхозников, поразбредшихся за последние годы.

— Но я не к вам, прошу покорно, а к Аграфене Ивановне, — сказав так, Сметанин перевел взгляд на Феню. — В начале того месяца мы ожидаем с флота Леонида Пастухова, и я хочу, чтоб он тебя встретил без этих холуйских кружевов.

Феня, слегка покраснев, опустила голову. В самом деле, в ее жизни многое изменилось с того дня, когда молодая свинарка, провожая на флот Леонида Пастухова, обещала ему достойно трудиться в родном колхозе. А теперь?..

Пусть были у нее причины для ухода из колхозного свинарника, по все же это не оправдание.

Была и ее вина. Она польстилась на легкую, денежную работенку.

После сказанных Сметаниным резких и прямых слов она окончательно поняла, насколько унизительна эта работа у Ветошкина.

— Позвольте, — вмешался Ветошкин в разговор Сметанина с Феней, — как вас прикажете…

— Вы человек образованный, гражданин Ветошкин, и мне, мужику, не пристало вас учить. А наоборот, я должен учиться у вас. Вы, можно сказать, перебили наш разговор.

— Прошу прощения, товарищ Сметанин.

— Пожалуйста, — ответил Сметанин и продолжил разговор с Феней: — Так ты, Аграфена Ивановна, теперь же, при мне, сделаешь устное заявление своему хозяину о расчете. А через то воскресенье, ровно в двенадцать ноль-ноль, придет за тобой полуторка. Тихо, гражданин Ветошкин! Дайте ей сделать заявление…

— Но ведь он же не пишет мне, — сказала Феня.

— Это ты не пишешь ему…

— Я не пишу? Спросите Павла Павловича, я всегда через него посылаю письма, чтобы он в городской ящик их кинул.

— Значит, Павел Павлович кидает их не в тот ящик… Ну, да на данном этапе это, можно сказать,

не так важно. Пастухову я отписал, что ты девушка все еще самостоятельная, вернулась в колхоз заведовать племенным питомником белых свиней, и что ему, Леониду Пастухову, запланирован пятистенный дом на будущую весну, а место второго механика всегда было за ним. — Как бы в подкрепление сказанного, Сметанин ударил кнутовищем по голенищу и, повернувшись к Ветошкину, спросил: — У вас какие вопросы?

— Это невозможно. Я не могу отпустить Фенечку… Да и она, как вы видите, не хочет возвращаться… Не так ли, Феня?

Феня ничего не ответила.

— Ну что же ты молчишь, Фенечка?

— Я заявляю о расчете… Как положено, за две недели вперед.

— И то, — продолжил Сметанин, — только потому, чтобы дать вам возможность не остаться совсем одному… Как-никак хозяйство. Не покажете ли мне, прошу покорно, ваших крысок?

— Зачем?

— Есть у меня одно валютное соображение.

— Какое, какое?..

— Крысиный белый мех нынче на вывоз берут.

— Да? — заинтересовался Ветошкин. — Для каких же целей?

— Для «горносталевых мантий»… «Горносталя» повсюду без малого выбили. У нас он тоже, можно сказать, почти что заповедный зверь… А царям и царицам, королям и королевам различных заграничных держав мантии нужны.

Сметанин, рассказывая об этом, тут же придумывал свою небылицу.

— Но позвольте, товарищ Сметанин, у крысы значительно короче волосяной покров, нежели у горностая…

— Это верно. Но если ее кормить бобовой смесью со жмыхами подсолнечника и держать на улице, волос у нее густеет и делается длиньше. Может, уступите клеток двадцать для пробы? Плачу кормом. Прямой расчет.

Ветошкин задумался. Его мысли снова вернулись к уходу Фени. Подумавши так минуту-другую, он сказал:

— Я могу вам презентовать… то есть подарить отборных животных, если вы не будете настаивать, чтобы Фенечка…

Сметанин опять хлопнул кнутовищем по сапогу:

— Наоборот. Я хочу с вас взять слово, что вы не будете колебать ее, можно сказать, неустойчивое сознание. И если вы этого слова мне дать не захотите, то Аграфена Ивановна может вас покинуть, сегодня же. Учтите. Общий привет!

Сметанин откланялся Ветошкину и велел Фене проводить его до ворот…

XLIII

Кажется, уже давно пора моим друзьям и тем более недругам предъявить написанным главам обвинение в словарной пестроте или разностильности построения каждой из них, сказав, что роман не может уподобляться тематическому альбому открыток, каждая из которых имеет право на свои краски, стиль и манеру. В чем-то соглашаясь с этим, все же необходимо заметить, что слова и манера письма не могут быть одинаковыми в главах, где идет речь о Серафиме или Панфиловне, и в главах, где говорит и действует Павел Павлович Ветошкин.