Сегодня и завтра, и в день моей смерти
Шрифт:
Ой, Людмила Петровна, если хотите, я вам дам такой адрес! Только...
– нарочито смущенно потупилась,-- это дорого, девять рублей с человека в день. Зато у самого моря, комфорт такой, как в санатории ЦК, личный телефончик, дом каменный, а уж кормят, та-ак кормят!..
– - схватилась за щеку.
Давайте, Линочка...
– - усмехнувшись, вытащила блокнотик, ручку. И застыла на минутку в костюме цвета... ну, такой, как полы в магазинах или на лестничных клетках делают, когда заливают мраморный бой серым цементом.
Людмила Петровна, - неуместно вклинился я, - мне стыдно просить, но после вашего отпуска... если надо будет?..
Ради бога, Александр
– - и не договорив очевидного, пролила на прощание снеговую улыбку.
И ушли они, солнцем счастливо палимы. А меня не вели к тебе ноги. Лгать, лгать... Все закончилось. Все начиналось.
Вечером -- телефон: "Саф-ша?" -- "Лева? Ты что, здесь?" -- "Как видишь, ха-ха, двадцатый век. Утром выпивал в Мезени, а сейчас..." -- "Достал? Старая, вонючая?" -- "Да-а, ста-арая...
– - иронически закрякал.
– - Свежей, чем у Елисеева! При мне разделывали. Увидишь. Мавр сделал свое дело, Мавр может хохотать!"
Он вошел, и в руке, оттягивая ее, была сумка-холодильник, купленная нами для этого случая. Весила она пуда полтора. "Все сделано по вашей инструкции: мешочки холодильные я держал у Ивана Аббакумовича в холодильнике, загрузил алаперой, а их сверху. Сейчас... сейчас сам увидишь, вот..."
О, на это стоило бы и вам посмотреть. Не горбуша, не семга -- по цвету, фактуре меж ними: оранжево-красная, сочащаяся жиром, с толстой шкурой цвета охотничьей дроби. И не граммами, даже не ломтями разворачивалась она перед нами -- но широким могучим пластом. Гляделась она так гастрономно, что слюна набегала приливом. Подергал зубами. "М-да, -- ядовито покачивал головой Лев, -- как же, как же, с вашими зубками..." -- "Да, это для саблезубого тигра".
– - С трудом вытащил челюсть из твердейшего, вязкого мяса. Это счастье твое, белуха, что ты несъедобна, не то быть бы давным-давно тебе ископаемой стеллеровой коровой. И "красные книги" не спасли бы.
Утром встретила меня привычным вопросом: "Мама дома? А что она делает?" Но сегодня, спрашивая, глядела в стеклянную стенку, за которой шли веселые сборы -- няньки, сестры ласково провожали Лену домой. А она, озабоченная, и не чувствует, какая счастливая. Это нам с тобой, Лерочка, полной жменей прочувствовать выпало. Неотрывно глядела туда, и такая тоска, молчаливая, уже знающая, была в твоих, темной мукой выдолбленных глазах.
– - Папа...
– - Да, Лерочка, почитать?
– - нарочно напомнил, а сам знал, что не то.
– -Нет...
– - головой отвела.
– - Она мне помашет?
И прочла ли, почуяла ль или просто воспитанная, хорошая девочка -- от дверей, из-за спин и задов белых обернулась с улыбкой, ручонку смуглую, крепкую вскинула, и ответно ей -- худенькой, тоненькой.
В коридоре остановила меня заведующая:
Сегодня переводим вас в инфекционную клинику. В нашу, в нашу, не беспокойтесь!
– - добавила с откровенным презрением.-- Ну, почему, почему! Вы же слышали: у вашей девочки гепатит. Мы и так уж передержали вас здесь. Там замечательные врачи, персонал.
Но ведь нас не будут туда пускать!
– - вырвалось главное.
– - Да, там строго. Но мы говорили с главврачом. Может, учитывая состояние больной, она разрешит кому-то из вас, а в общем, не знаю, не знаю, вряд ли.
И пошел я к дверям главврача. Машинистка в белом халате, как и положено медику, выстукивала "Олимпию".
– -
– - подтвердила вздохом Вера Федоровна, мол, жалею, что связалась с вами, да что уж теперь делать.
– Что?.. Забрать больного ребенка с желтухой домой? Ох, поверьте мне, товарищ Лобанов, я ведь тоже мать и очень хорошо вас понимаю. Ну, заберете и что?.. Вы... хотите дать эндоксан...
– - и это она уже поняла, -- но поймите: никто не пойдет на это, никто! И потом, знаете, что будет?
– - Но прежде чем выдать мне, легла грудью на край столешницы и еще выдвинула над ней из гладких плеч белое приветливое лицо.
– - Кома... Печеночная кома. Это -- страшная вещь. Вы хотите уйти от мучений, но принесете ужасные. Поверьте мне. Я это видела. Не дай Бог никому видеть, тем более... Вы себе этого не простите.
Что же нам делать?
– - опустил глаза в пол.
Мы переведем вас в нашу лучшую клинику и...
– - усмехнулась, -- вам понравятся и врачи, и средний медперсонал. Там у нас замечательный коллектив! Не тратьте, пожалуйста, нервов, они вам еще ох как пригодятся.
Но нам разрешат быть там? Жене только?
– - вскрикнул.
Хорошо, я поговорю с заведующей и думаю, что жене вашей мы разрешим. Но ей придется там жить. Безвыходно. А я слышала, что со здоровьем у нее...
– - Спасибо!.. Ее это не испугает, наоборот. Спасибо!.. Вера Федоровна, большое спасибо!..
Позвонил Тамаре. Чтоб собиралась. Надолго. Вот и кончилось еще одно наше житие. Впереди еще один дом. Какой же?
Санитарный пикап о четырех колесах да шести красных крестах, сдал задом, шофер распахнул задние дверцы, и открылся сумрачный пугающий кузов с железным полом и рельсиками для колесных носилок. И пока мама торопливо одевала тебя, шел знакомый торг из-за пеленок, халатов да простыней. Кто-то принимал тебя, доченька, а сдавала, разумеется, Старшая. С папиросой, загасшей в правой руке, на отлете, с непроницаемым блеском очков и стиснутыми мужскими губами. "Все сосчитали? Ничего не забыли?" -- басовито цукала нянек. Понесли тебя. Солнце плещет, озелененное листьями, а оттуда, из полутьмы кузова, тревожно мерцают твои глаза, и в ноздре зимней клюквой намертво вбита смерть.
Территория... высокий забор, вместо вышки -- дощатая проходная. Я пошел напролом, как медтранспорт, и никто не оцыкнул, и увидел за выступом дома нашу тачку. Уж носилки из кузова выставили, привалили к ним наши котомки. Ты задумчиво трогала их рукой, а сама -- в алом берете, в мышином пальто с теплой подстежкой. А жара -- двадцать пять, но тебе только-только впору. Снова наши сдавали вашим. Среди них распоряжалась чернобровая лет тридцати пяти, решительная, тоже старшая.
Мы здесь понесем,..
– - сказала, и подивился: не крутой был голос, с напевом, с теплым начесом.
– - Папочка, вы нам поможете?
Конечно!..
– - неожиданно улыбнулся ответно.
– - А можно?
Отчего же, мы вам халаты дадим. Кто из вас с девочкой останется? Мамаша? Ну, хорошо, устроимся, разберемся, не волнуйтесь -- у нас будет не хуже, увидите. Так, Лиля, бери...
Взяли мы, понесли пологими маршами, оставлявшими в центре широченный глубокий провал, куда, наверное, и паровоз мог бы броситься вниз головой. Вот и въехали в новую нашу квартиру. Да, квартиру: комнатушка, две кровати, крохотная передняя с умывальником да еще ванная, совмещенная с гальюном. Шик-модерн тридцатых годов. Но прошло с тех пор и прошло, а таких как-будто не строят. "Это так называемый мельцеровский бокс, с полной изоляцией", -объяснили нам.