Сегодня-позавчера_4

Храмов В И

– И флягу!

– Не борзей!
– осадил конвоир, разглядывая клинок. Попробовал остроту на ноготь, хмыкнул: - сам делал?

– Трофей.

– Знатный трофей, - кивнул он, кинул клинок в ножны, в мешок, пнул меня в печень, пока я "зевал", - чтобы не борзел.

Так и поехали. В кузове тряской полуторке без тента. Я в немецкой шинели, снятой с трупа, конвоиры - в дублёнках и шапках-ушанках. На ходу, назло мне, жрали бутеры чёрного, как грядка хлеба с жёлтым салом. Чтобы злился. Обидел их - достал каждого по нескольку раз ногами.

Терпели, терпели - остановили машину,

пропинали меня (в этот раз я не сопротивлялся - пусть случиться неизбежное), только потом успокоились и даже бутером со шматом желтоватого сала угостили. Злые у нас люди, злопамятные, но - отходчивые.

Ехали мы, ехали. На машине до станции, где произошла смена караула. Теперь свой мешок я сам и тащил. А так как он был вскрыт - всё в моём доступе. Раздолбаи! У меня же там - оружие! Ну, раздолбаи же!

Нож спрятал на теле, притянул повязками. Как знал! Как посадили в вагон - караул "провёл ревизию" мешка. А там и не было ничего - грязные, не стиранные портянки, штаны и пиджак. Настолько было противно к ним прикасаться, что я мёрз, но не одевал эту срамоту вонючую. Как отмылся - так сразу нос стал воротить. Меня - не обыскивали. Раздолбаи! Был бы врагом - уже были бы вы такие же горячие, как окружающий воздух.

Приехали, смена караула, затхлое, вонючее помещение полное людей. Что-то типа КПЗ. Идёт активный бартер среди задержанных. Мне предложить - нечего. А чтобы совсем поняли, что даже не собираюсь дарить - пришлось пощупать им лица каблуками. Не марать же о них руки? Хм-м, теперь надо ждать "тёмную".

Обошлось. Утром всех выгнали, короткая прогулка до полустанка, погрузка в вагон-теплушку.

Несколько дней мотания по железным дорогам туда-сюда. Кормили через раз. И уголь - ага, размечтался - дрова! И то - давали не чаще жратвы. А дуло - отовсюду. По-зимнему совсем. Вот и было резко преодолено отвращение - надел вонючие тряпки поверх тех, что выдали в гостеприимном СИЗО авиаполка. Ничё, принюхался.

Выгрузили нас на полустанке в степи. Мама моя, не горюй - зима! Снег. Голая белая степь до горизонта. Кое-где проплешины без снега.

Согнали нас в колонну, погнали по грунтовке куда-то. Фронта даже не слышно. Вот тебе и штрафная рота! А как же самоубийственные атаки на пулемёты? Не по канону!

– А жрать когда?
– проблеял голос из стада.

– Разговорчики! Запе-евай!

Идут молча. Не хорошо. Команда отдана - должна быть исполнена. Какой там лозунг всех ежанутых? Кто, если не я? Споём?

Владимирский централ - ветер северный,

Этапом из Твери - зла не меряно.

Лежит на сердце тяжкий груз.

Владимирский централ - жизнь разменяна,

Но не очко обычно губит

А к одиннадцати - туз!

Во! Так веселее. Если я в огне не горю, в воде не тону, расстрелять не получается - повоюем! Мы ещё живы - бойся, враг!

Здравствуй, "Шурочка"!

А наш будущий командир "Шурочки" - штрафной роты - не самый колоритный персонаж. Мелкий живчик, весь на шарнирах, как заведённый. Как у куницы, мордочка остренькая, глазки шустрые, внимательные.

Губы сжаты плотно - жестокий. На воротнике, что виден через расстёгнутую выбеленную дублёнку - капитанская геометрия. Кадровый. А в кино - штрафниками командовал такой же осужденный. Забыл фамилию актёра. Что-то с серебром связанное.

По бокам от этого живчика - два мордоворота с сержантскими пилами. Под два метра, пузатые тела как бочки натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.

– Катях.

– Что?
– не понял я.

– Прозвище капитана.

– А-а! Бывает, - пожал я плечами. А вам - какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?

Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал - один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Не один не устоял на ногах после такого удара.

Моя очередь. Глаза куницы изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.

– Воинская специальность?

– Пулемётчик.

– Как попал в плен?

– Стреляли - очнулся - плен.

– Как тут оказался?

– Бежал.

Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал - вру или нет.

– Как же ты, дед, в "подсобники" угодил?

– Бывает, - пожал плечами я.

Почему я - "дед"? Из-за седой щетины?

Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут обошлось без зуботычин.

Замёрз я капитально, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся - не замерзал. Окоченел раз - и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане - опять мерз.

Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие. Ну, что за мне такая напасть - опять мне досталась бракованная винтовка - приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка - погнута. И вообще - она импортная. Трофейная.

Стою, в недоумении кручу её в руках.

– Что тебе не понятно, боец?
– скрипучий голос.

– Вот это дерьмо. И вообще, я - пулемётчик!

И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь - навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.

– Что тебе не понятно, боец?

– Всё понятно. Спасибо за науку!
– поспешил ответить я.

– То-то!
– проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.

Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко мне ещё не было.

Ладно, пора - в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там, вон, так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию горбуна про красавицу Белль.

– Стоять, боец!
– опять скрипучий голос. Меня уже начал доставать этот невысокий человечек.

Вытянулся, доложился. Он смотрит на мой нож. Всё-то он видит! Гля, отберёт теперь! Ну, на кой я его за пояс заткнул? Надо было - в сапог.

– Что это?

– Трофей.

– Дай-ка!