Сёгун
Шрифт:
Они наслаждались в своем уединении и были уверены, что их тайна еще не раскрыта.
– Что будет с ними, Дзеко-сан? – тихо спросила Кику, когда они сидели в паланкине в первый день их поездки.
– Беда, Кику-сан. Для них нет будущего. Он хорошо прячет свои чувства, но она.. Ее лицо кричит о ее чувствах. Поглядите на нее! Как юная девушка! О, как она глупа!
– Но и красива, правда? Как хорошо быть такой совершенной красавицей, да?
– Да, но я очень не хотела бы, чтобы они погибли.
– Что будет делать Ёсинака, когда уличит их? – спросила Кику.
– Может быть,
– Но они так чудесно смотрятся вместе, правда? Я никогда не видела такой красивой женщины.
– Да, но она будет как растоптанная камелия, когда про нее донесут Бунтаро-сану. Их карма – это их карма, и мы ничего не можем сделать для них. Или для господина Торанаги, или даже для Оми-сана. Не плачь, дитя.
– Бедный Оми-сан.
Оми догнал их на третий день. Он остановился в их гостинице и после ужина разговаривал с Кику наедине, прося ее официально соединиться с ним навеки.
– Охотно, Оми-сан, охотно, – ответила она сразу, дав волю слезам, так как он ей очень нравился, – но мой долг по отношению к господину Торанаге, который так милостив ко мне, и к Дзеко-сан, которая воспитала меня, запрещает мне это.
– Но господин Торанага лишился всех прав на вас. Он побежден. Он конченый человек.
– Но его контракт еще действителен, Оми-сан, как бы мне ни хотелось этого. Его контракт законен и налагает обязательства. Пожалуйста, извините меня, я должна отказаться.
– Не отвечайте мне сейчас, Кику-сан. Подумайте об этом. Пожалуйста, я прошу вас. Дайте мне ответ завтра, – сказал он и ушел от нее.
Но ее ответ сквозь слезы был все тот же:
– Я не могу быть такой эгоистичной, Оми-сан. Пожалуйста, простите меня. Мой долг перед Дзеко-сан и господином Торанагой не позволяет, как бы мне этого ни хотелось. Пожалуйста, простите меня.
Он продолжал спорить. Хлынули еще более обильные слезы. Они поклялись в вечной любви, после чего она отправила его с обещанием:
– Если контракт будет аннулирован или господин Торанага умрет и я освобожусь, тогда я сделаю все, что вы хотите, я повинуюсь любому вашему приказу.
Он уехал из гостиницы и направился в Мисиму с недобрыми предчувствиями, а она вытерла слезы и привела в порядок макияж. Дзеко хвалила ее:
– Вы так мудры, дитя. О, как бы я хотела, чтобы госпожа Тода имела хоть половину вашей мудрости.
Ёсинака неторопливо двигался от гостиницы к гостинице по течению реки Кано, которая, извиваясь, текла в сторону моря, к северу, смиряясь с отсрочками, которые происходили все время, совсем не думая о времени. Торанага наедине сказал ему, что торопиться нет никакого смысла, поставив условие,
– Я предпочитаю, чтобы это было скорее позже, чем раньше, Ёсинака-сан. Вы понимаете?
– Да, господин, – ответил он. Теперь он благодарил охраняющих его ками за то, что они дали ему передышку. В Мисиме перед господином Хиро-Мацу или в Эдо перед господином Торанагой он должен был бы сделать обязательный отчет, устный и письменный. Тогда он должен будет решить, рассказать ли ему о том, что он так старался не замечать. «Э, – сказал он себе в смятении, – конечно, я ошибся. Госпожа Тода? Она и какой-то мужчина, тем более чужеземец!»
«Разве не твой долг следить, – спросил он себя, – чтобы получить доказательства? Поймать их за закрытыми дверьми, спящими вместе. Ты будешь презирать себя за их сговор, если не поймаешь, не так ли? А подловить их так легко, даже если они очень осторожны».
«Да, но только глупец будет сообщать такие известия, – подумал он, – Не лучше ли изобразить тупицу и молиться, чтобы никто не выдал их и таким образом не выдал тебя? Ее жизнь кончена, мы все обречены, так какая разница? Не обращай внимания. Оставь их их карме. Какое это имеет значение?» Но всем своим сердцем самурай чувствовал, что это означает очень многое.
– А, доброе утро, Марико-сан. Какой сегодня чудесный день, – сказал отец Алвито, подходя к ним. Все стояли около гостиницы, готовые к началу дневного перехода. Он перекрестил Марико: – Боже, благослави ее и поддержи в ней веру.
– Благодарю вас, отец.
– Доброе утро, кормчий. Как вы себя чувствуете сегодня?
– Хорошо. Спасибо. А вы?
Их группа и иезуиты часто сталкивались во время движения. Иногда они останавливались в одной гостинице. Иногда ехали вместе.
– Вам не хотелось бы ехать вместе со мной сегодняшним утром, кормчий? Я был бы счастлив продолжить уроки японского, если вы в настроении.
– Спасибо. Да, мне бы этого хотелось.
В первый же день Алвито предложил научить Блэксорна японскому языку.
– В обмен на что? – настороженно спросил Блэксорн.
– Ни на что. Это поможет мне скоротать время, и сказать вам правду, иногда меня печалит моя жизнь, и я чувствую себя очень старым. А также, может быть, чтобы извиниться за мои жестокие слова.
– Я не жду от вас извинений. У вас свой путь, у меня свой. Нам не идти одной дорогой.
– Наверное, но в вашем путешествии мы можем чем-то поделиться, не так ли? Мы просто путники. Мне хотелось бы помочь вам.
– Почему?
– Знание принадлежит Богу. Не человеку. Мне хотелось бы помочь вам, как бы сделать подарок – ничего взамен.
– Спасибо, но я не доверяю вам.
– Тогда, если вы настаиваете, взамен вы могли бы рассказать мне о вашем мире, что вы видели и где бывали. Все, что хотите, но только то, что хотите. Истинную правду. Это действительно интересует меня, и это был бы честный обмен. Я приехал в Японию, когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, и ничего другого на свете не видел. Мы могли бы даже установить перемирие на время путешествия, если вы не против.