Секция плавания для пьющих в одиночестве
Шрифт:
Мара внимательно посмотрел на Лизу, а она все смотрела поверх его головы, и взгляд ее, казалось, разрезал пустоту комнаты на две равные части. В этот момент ему страшно захотелось выкурить сигарету.
— Это ты так думаешь, что у всех жизнь настоящая, и они только и делают, что на велосипедах катаются, — сказал он после паузы. — Мы же не знаем, что за мысли у них в головах, сколько сердец бьется в груди…
Он уселся поудобнее и сцепил руки в замок на груди.
— Вот увидишь, например, образцовое семейство где-нибудь на лавке под березой: мама с длинными волосами и в платье в цветочек, на фитнес ходит два раза в неделю,
Лиза нахмурилась и повернулась к Маре.
— Нельзя же быть таким пессимистом! А может, это тебе так кажется, когда ты счастливых людей видишь — потому что втайне им завидуешь, вот и выдумываешь скелетов в шкафу?
— Может, и выдумываю. Только мы правду о других людях знать не можем и никогда не узнаем. Но я лично верю, что у каждого внутри есть такой темный одинокий уголок, куда никак не попасть, никак не разглядеть, что там на самом деле творится.
— Значит, по-твоему, счастливых людей совсем не бывает?
— Наверно, бывают и счастливые люди. Только я таких не встречал. В любом случае это каждый про себя сам решает — счастливый он или нет. — Мара помолчал. — А я думаю, что ради счастья от много отказаться приходится, многое забыть и простить себе прошлое. И свой черный уголок от самого себя запереть, спрятать. Только потом что? Кто знает, когда он о себе напомнит? Может быть, как раз в тот момент, когда на велосипеде-тандеме будешь по парку кататься с детьми, твоя темнота на тебя обрушится, утопит, задушит…
Лиза вздохнула.
— Так что, значит, и выхода нет? И даже пытаться нам не нужно?
Мара помолчал.
— Не знаю, Лиза, есть выход или нет. Просто кто-то пытается, а кто-то сдается. У каждого внутри есть всего понемногу — тепла и пустоты. Тут все непросто, как у осьминогов. У них в каждом щупальце по маленькому мозгу — одно тянется к свету, а другое тащит в темный угол. А посередине три сердца. Но пока они бьются, сколько на дне не прячься, твое тело будет рвать тебя на части.
Лиза постояла немного над ним, ожидая, что он скажет дальше. Он не переставал ее удивлять. Но Мара молчал. Тогда она присела рядом.
— И что же сейчас говорят тебе твои три депрессивных сердца?
— Они говорят, что сегодня все-таки хороший день, потому что я все еще здесь, с тобой, а не под водой… с летчиками-камикадзе.
— Правда?
— Правда.
Она уткнулась носом в его плечо.
— Тогда можно еще жить, хотя бы ради таких хороших дней? Собирать их по капле и копить потихоньку в маленькой баночке?
— Можно, —
Лиза улыбнулась и провела рукой по его волосам, убрав прядь со лба.
— А все-таки ты очень странный, Мара.
~ ~ ~
Во время вечерней прогулки они встретили Молохова. Он нагнал их на тропинке и, вклинившись между ними, завел долгий разговор о природе зла в философии. Хотя это был, скорее, монолог, потому что Мара и Лиза не собирались с ним спорить. Его рассуждения об отстутсвии источника свободы с примерами из диссертации Шиллинга на фоне кантовской философии, несмотря на жаркую речь рассказчика, начали клонить обоих его спутников в сон.
Почти насильно Молохов привел их к хозяйственной постройке, в которой собирался провести еще одну бессонную ночь за верстаком. В этом маленьком неприглядном домике, содержавшимся, правда, в безукоризненной чистоте и порядке, Лиза сразу узнала тот самый приют ночного огонька, который так часто успокаивал ее перед сном. Будь она сейчас одна, ей было бы неловко оставаться тут один на один с лечащим врачом. Но в присутствии Мары она согласилась на настойчивое предложение Молохова «заглянуть в его скромную мастерскую». Ей и самой было любопытно узнать, что там внутри — пусть даже это наверняка разрушило бы атмосферу приятной таинственности этого места, так долго казавшегося ей волшебным.
Они переступили порог и Молохов сразу увлек Лизу за собой, подвел ее к столу у дальней стены. Очевидно, ему не терпелось похвалиться перед ней своими «поделками».
Мара смушенно стоял в дверях и с вялым интересом разглядывал странные инструменты, висевшие на стенах.
— Чувствуйте себя как дома, — бросил врач ему через плечо. — Смелее, не стесняйтесь. Может быть, у вас откроются скрытые таланты?
Внимание Молохова снова вернулось к Лизе, а Мара неуверенно снял незнакомый самодельный инструмент с держателя. Это был треугольный металлический уголок с впадиной посередине и небольшой рукоятью — какой-то грибовидной и смутно напоминавшей пробку от шампанского.
Мара немного подержал предмет в руках и, не найдя ему применения, повесил на место.
Молохов что-то горячо объяснял Лизе, а она смущенно кивала. Почувствовав на себе взгляд Мары, она обернулась, и их взгляды на мгновение перекрестились. Лиза легко улыбнулась ему, и он улыбнулся ей тоже.
Ее снова отвлек Молохов, а Мара, спасаясь от скуки, вернулся к осмотру мастерской. Она была забита слесарным оборудованием и хозяйственным инвентарем. Несколько минут он походил вдоль стены, поднял с пола упавшую лопату для уборки снега и поставил в угол к другим лопатам и граблям. Присев на табуретку у входа, он посмотрел на Молохова, склонившегося над бруском дерева, и на Лизу, робко державшую руки за спиной.
«Наверно, это надолго», — с тоской подумал Мара. Он случайно задел ногой стопку мусорных пакетов. Он встал и поправил их носком ботинка. Пакеты были черные и легкие. Один из них, самый верхний, все еще лежал неровно, и Мара поднял его, чтобы аккуратно сложить. Сквозняк из приоткрытой двери наполнил пакет воздухом, и неожиданно у Мары появилась идея, как развлечь Лизу. Сжав несколько пакетов в руке, он снова огляделся по сторонам.
— Могу я взять? — спросил он у Молохова.
— Конечно, — ответил тот, даже не обернувшись. — Все что угодно.