Секрет

Субботина Айя

— Антон… - Она с облегчением выдыхает, несется на меня прямо с коробкой и вручает ее с румянцем на щеках. – Вот, открывай.

В коробке под оберткой лежит пара мужских черных коньков. Судя по их размеру – как раз на меня.

— Теперь у тебя не будет повода отказаться покататься со мной, - сияет малышка.

— То еще будет зрелище, - ухмыляюсь я. Убираю коробку на тумбочку и делаю то, о чем думал весь вечер: обнимаю ее за талию, притягиваю к себе. – Слушай, чем от тебя пахнет?

— Шампанским, - дышит мне в шею. И наспех пересказывает

трагедию с красивым голубым платьем и прической в главных ролях. – Я возлагала большие надежды на то платье, между прочим.

— Например? – Пора уже уходить, но я все время цепляюсь за повод вырвать у дурацкой ситуации еще хоть минуту.

— Например, успешный штурм Эвереста.

— Комбинезон Карлсона оказался более эффективным, Туман.

— Да? – Она вздергивает голову так резко, что чуть не врезается затылком мне в нос.

Запрет на поцелуи, Антон, ты ведь еще о нем помнишь? И не забывай, что это – дом ее родителей, дом твоего учителя, и не очень хорошо оскорблять его сексуальными фантазиями в адрес его маленькой девочки.

— Мне не очень нравится перспектива в ближайшем будущем видеть тебя под присмотром родителей, - озвучиваю, кажется, самую приличную версию «я хочу быть с тобой наедине» из тех, что вертятся в голове.

— Мне тоже, - соглашается Туман.

Я теряюсь в ее взгляде. Это как будто Яблоко Искушения: мысли вышибает все до единой. Поэтому усилием воли разворачиваю малышку спиной к себе, прижимаюсь грудью к ее плечам, сжимаю ладони в замок на животе. Она тут же начинает ерзать в моих руках, ищет то положение, при котором наши тела совпадают, словно две ложки и немного отводит голову, как будто чувствует, что мой взгляд прикован к ее тонкой шее.

— Так, малышка, будь серьезной, - пытаюсь притормозить я.

— Запрет на поцелуи не распространяется на запрет притрагиваться ко мне, - не теряется она. У меня еще не было женщины, которая не стесняется сказать, чего хочет, не стесняется показать, что хочет меня.

— Я хочу затрогать тебя всю. – Это совсем не «затрогать», но по рифме похоже.

Мои губы у нее на шее: теплая мягкая кожа на вкус как ванильное печенье. Таня заводит руку мне за голову, прижимает сильнее, и каких-то жалких пару секунд я даже пытаюсь сопротивляться, но все-таки капитулирую. Она дрожит как маленькое землетрясение, а я просто притрагиваюсь губами к ее шее, выше и выше, до самого уха с маленькой сережкой-«гвоздиком». Главное, не до конца падать в мурлыкающий звук рваного дыхания Тани, и не забывать держать руки на ее животе.

И самое главное: я же собирался кое-что ей сказать:

— Туман, до твоего девятнадцатилетия я и пальцем тебя не трону.

Она замирает, пробует вывернуться, но я слишком взведен, чтобы выдержать ее глаза в глаза. Приходиться прижать ее сильнее, и парень в штанах мне ни хрена за это не благодарен.

— Но я хочу, чтобы мы были любовниками. Из этого, кажется, может что-то получиться.

— Любовниками – от слова «любовь»? – Она переходит на шепот.

И снова

выводит меня на смех, который я прячу у нее в волосах на затылке. И правда пахнет шампанским.

— И даже не дашь мне по роже? – на всякий случай переспрашиваю я.

— Пока ты держишь меня, словно гусеницу в коконе? – Она запрокидывает голову назад, и снизу-вверх у нее такое лицо, что мне резко становится не до смеха. – Это нечестно, Дым.

Я со вздохом разжимаю руки, и туман тут же поворачивается на сто восемьдесят градусов, доверчиво кладет одну ладонь мне на грудь, прижимается ухом к тому месту, где у меня под ребрами бьется сердце.

— Ты будешь только моим? – спрашивает осторожно.

— Я и так уже только твой. Нет никаких других женщин, Туман.

Провожу большим пальцем вдоль ее позвоночника и невероятным усилием воли отодвигаю от себя, потому что в кармане пиджака оглушительно громко звонит телефон. Это мать, спрашивает, где я заблудился. Пытаюсь сказать, что уже выхожу, но Таня пользуется ситуацией, когда я почти беспомощен и находит ртом место у меня под кадыком. Прихватывает кожу губами, оставляет влажный след языка и шепчет:

— Двадцать дней, Дым.

Я только чуть не ругнулся в трубку собственной матери, но выдал что-то вроде «угу» и быстро отключился.

— Двадцать дней? – отодвигаю ее двумя руками, хоть мысленно уже давно расстегиваю бесконечное множество кнопок и молний на ее комбинезоне.

— До моего девятнадцатилетия.

Вероятно, на эти двадцать дней мне потребуется весь запас моего мужества.

Уже в машине, когда я везу домой Нину, малышка присылает мне сообщение, от которого я давлюсь сигаретным дымом и на всякий случай одергиваю пиджак, потому что у меня встал.

ТУМАН: Я собираюсь очень внимательно изучить способы применения пирсинга в языке в интимной жизни, Дым. На некоторых точно должен быть гриф: «Разрешено использовать с восемнадцатилетними»

Я: Ты меня точно прикончишь.

ТУМАН: Двадцать дней!

Черт!

*****

Примерно половину пути Нина рассказывает, что случилось с ее машиной, между строк извиняясь за то, что мне приходится ее подвозить. Наверное, рожа у меня выразительно угрюмая, и даже становится не по себе из-за того, что загнал девушку в неловкую ситуацию. Разряжаю обстановку шуткой, жду, пока Нина улыбнется в ответ и включаю местную радиостанцию.

В конце концов, Нина не виновата, что у меня и Тани…

Так, Антон, надо разруливать.

Нина живет, мягко говоря, в противоположной стороне от моего дома, и я могу только представить, в котором часу вернусь к себе. Притормаживаю около ее подъезда.

— Может быть, зайдешь на кофе? – осторожно предлагает она.

Вижу, что волнуется: играет пальцами с пуговицей на пальто. Мне не так часто приходилось отказывать женщинам, потому что, хоть я уже и взрослый лоб, но мне редко попадаются женщины, с которыми не совпадает симпатия.

— Нина, прости, наверное, я случайно дал повод думать…