Секретная тайна
Шрифт:
Прихожу домой, облучаю еслионами холодильник, и он превращается из «Бирюсы» в… Забыл, как называется. Финский. Что-то там от льва и от розы. Облучаю телевизор, и он начинает показывать все кабельные и спутниковые программы. Облучаю водопроводный кран, и больше никогда не бегаю с ведром на колонку. Облучаю свою голову и начинаю читать Рембо в подлиннике и трепетать от наслаждения.
Великий и могучий «рус. яз.» кончился, я сдал тетрадку с диктантом и отправился к поилке. Поилка — это умывальник, в котором кран повернут кверху и из него фонтанчиком бьет вода.
Я стоял, нагнувшись, ловил губами воду и пил, пил — живот стал холодный, рубашка мокрая.
Лампочка здесь в плафоне почему-то всегда перегорает, да еще рядом же располагается дверь в кабинет завуча, поэтому местность около поилки называется «калидор ужаса». Подошедшие девчонки в полумраке не разобрали, кто тут давится водичкой. Они, как всегда, разговаривали одновременно друг с другом и со своими сотовыми, перекладывая их от левого уха к правому и обратно, и, не будь я Андрей Механошин, если, по крайней мере, у двух из трех трубки вовсе не были включены.
Девичья стайка расположились неподалеку, и я очень хорошо слышал, о чем они разговаривают по нескольким своим непересекающимся направлениям.
Катька Вотинова рассуждала о тарифах операторов сотовой связи и вчерне прикидывала, до кого из одноклассников милостиво снизойти и пригласить на день рождения, который уже в понедельник. Танька Кощеева рассказывала, что ей в элитном бутике собираются купить набор летней косметики для анапского пансионата, диктовала какому-то сотовому Игорьку адрес новой кофейни, где кофе готовят на раскаленном песке, и тут же, забывшись, отдавала своей маме приказание посетить распродажу в подростковом супермаркете «Полосатая жирафа».
У девчонок голоса сделались одинаковые, красиво телевизорные, одну от другой в полумраке «калидора ужаса» не отличишь. Так всегда бывает, когда женский пол светски беседует в непринужденной, то есть без посторонних ушей, обстановке.
— Длинное я не буду носить, каблук четыре сантиметра, мне надоел «бульварный», я думаю взять «дачный безлимитный», кофе хорош, когда зерна обжарены в сливках, из мальчиков надо Макарова Диму пригласить. Кого еще? Ну, не Механошина же.
Все трое прыснули. Не соприкасавшиеся доселе направления разговоров сошлись на моей персоне.
— А то он тебя на свой день рождения позовет. В благодарность за оказанное внимание. Будет угощать пластовым тортом и фотографиями из семейного альбома.
Действительно. Все, кого я последние года три зазывал к себе на дни рождения, почему-то не являлись. А Патласова я сам звать перестал, потому что он быстро все съедал, сыто оглядывал наше малоцивилизованное жилище, быстро говорил «Я пошел», а потом по всему подъезду приходилось подбирать фантики от подававшихся к чаю конфет, он сластями незаметно набивал полные карманы.
— К Механошину давно уже никто не ходит, а он, дурак, не понимает,
— Это еще что. Ты обратила внимание, он ведь глаз положил на…
— Да? Такой ма-ачо! Весь в гламуре из секонд-хэнда.
Противный телевизорный смех. Но им и этого мало.
— Да-а… Убогая личность. Губы вечно разнюнены. Носки бы хоть когда-нибудь постирал. Представляешь, у них по кухне тараканы бегают.
Я сжал губы и склонился над поилкой. Фонтанчик бил в нос, струйки потекли за ворот. Ладно. Вотинова и Кощеева — пусть. Но с ними еще стоит Полина. Полина Полетаева.
— Грешно смеяться над бомжем, — сказала Полина Полетаева.
Я захлебнулся, фыркнул в фонтанчик и сделал то, чего делать не надо было ни в коем случае.
— Так вы и не смейтесь, — сказал я, выпрямился и пошел прямо на девчонок. Прямо на Полину. Может, у кого-нибудь этот выход из-за кулис и мог получиться эффектным, только не у меня. Физиономия была мокрая и губы, действительно, разнюненные. Девчонки и не подумали расступиться.
— Что еще скажете приятного? — сдавленным голосом поинтересовался я.
Девчонки повернулись спинами. По-прежнему перекидывая от уха к уху сотики и разговаривая одновременно друг с другом и с воображаемыми абонентами, устремились из «калидора ужаса» упругими подиумными походками, потом не выдержали, прыснули и, веселясь, побежали по светлому коридору в класс. Мне тоже нужно было идти туда, прозвенел звонок. Но я не пошел. По лестнице в другом конце коридора спустился на первый этаж, пробрался в раздевалку, схватил куртку и выскочил на улицу. Ранец остался в классе, в парте.
О нем я вспомнил уже дома, в прихожей, когда, не сняв ботинок, сидел на табуретке, смотрел на телефон и очень хотел, чтоб кто-нибудь позвонил. И я б ему все рассказал. Чтоб этот «кто-то» все понял и как-то помог.
Глава третья
Очнулся я посреди ночи от огорчения. Приснившееся так походило на реальность, что снова закрывать глаза не хотелось. Выскользнул из постели. Четыре утра. Тихонько прошел в ванную. Там был спрятан кабытрон. Я не стал его доставать. Просто посидел на краю ванны, каждой клеткой ощущая, что кабытрон — вот он, рядом.
Утром мама обнаружила меня спящим прямо на кафельном полу.
— Лунатик! — удивленно воскликнула она.
Я засмеялся и почувствовал, что замерз.
— Это он специально в ванной заснул, чтобы утром не ходить далеко умываться, — предположил папа, протискиваясь в ванную с электробритвой. Эта антикварная вещь досталась папе от его папы и называлась «Харьков». — О-о… Ай!
Мне удалось поймать антиквариат у самого кафельного пола. Удивительно, как это дедушкиному «Харькову» удалось дожить до внука, при папиной-то ловкости рук. И ног, которые обо все запинаются. И пиджачных рукавов, которые за каждый гвоздь цепляются и рвутся. Впрочем, при должной сноровке следующего поколения есть надежда, что «Харьков» перейдет мне, как фамильное достояние.