Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение
Шрифт:
Поймал себя на некоторой зависти, как бы даже на легком страхе.
Покойный Усатый поднимал страну, лихорадочно слал людей в Париж, в Амстердам, в Гаагу, лихорадочно приказывал свозить в кунсткамеру диковинные создания природы, лихорадочно всматривался в причудливые маппы — собственная держава дразнила царя размерами. Ну, как такое объять? Как править страной, уголки которой навсегда останутся закрытыми? Ведь хоть он и император, а все равно смертен, и сколько б ни подгонял народ, строя все более торные и быстрые дороги, все равно не хватит жизни заглянуть во все уголки… Потому, наверное, и торопился, хотел при жизни узнать, где кончается
Будто услышав мысли Ивана, соломенная вдова безутешно заплакала.
— Голубчик! — сказала сквозь слезы, касаясь горячими пальцами руки Ивана, но глядя при этом на думного дьяка Кузьму Петровича. — Неужто, голубчик, ничего теперь доказать нельзя? Ведь царь Петр отметил маиора. Он воевал, скорбел в далеких походах. Не мало, целый корабль отобрал в свое время у шведа! А у дикующих — гору серебра! Неужто за такие великие подвиги погибнет теперь, как тать, в бесчестии?
— Монах Игнатий тоже вернулся героем, — хмуро ответил думный дьяк Кузьма Петрович. — Потому и пекусь об аудиенции с государыней, чтобы Иван принят был. Ищу свидетелей, знавших черные дела монаха, вызвал в Москву сына Волотьки Атласова. Неукротимого маиора мы освободим, монаха Игнатия накажем, но на все надобно некоторое время. А еще больше надобно, чтобы Иван понравился матушке государыне.
— Он понравится, — всхлипнула с ревностию.
— Молчи дура! — рассердился Кузьма Петрович. — Я об уме говорю, а не о политесе. Политес это само собой. Императрице, Ванюша, голубчик, все говори в глаза. Правда еще не окончательно запрещена, матушка государыня еще любит правду. Отвечай на любой вопрос прямо и сразу, чтобы видела, что ты нисколько не хитришь. Матушка государыня любит простые ответы. Обо всем отвечай правду, даже горькую — и о неукротимом маиоре, и о своих плаваниях, и о многих муках, вынесенных тобою и неукротимым маиором на землях Камчатки и на других землях. О житье среди дикующих расскажи, и об одиноком умирании в море. Матушку государыню это впечатлит, сердце у нее доброе.
— А о мерзавце, о попе поганом?
Думный дьяк задумался:
— Коль спросит, и об этом скажи.
Странно сказал, монаху бы не понравилось.
— А тайный господин Чепесюк? Коли спросит императрица?
— Типун тебе на язык! Почему спросит? — рассердился Кузьма Петрович, но, подумав, согласился: — Может, и спросит… Но лучше, чтоб не спросила…
— Как это?
— Лучше, если ты и словом на такое не намекнешь…
— Да я-то не намекну. Я прямо скажу: внезапно умер тот тайный господин Чепесюк от попадания стрелы в грудь.
— Неужто от попадания? — испугалась вдова.
— Молчи! — устало указал думный дьяк сестре и по особенному на нее посмотрел: — Язык вырву!
— Что ты, батюшка!
С возвращением неукротимого маиора бывшая соломенная вдова лишилась многих иллюзий и натерпелась большого страху.
Первое, что сделал неукротимый маиор, вернувшись в дом, это отдал в солдаты любимца вдовы горестного калеку Петрушу, собиравшего малое подаяние на папертях, певшего хрипло,
А второе, что сделал маиор, вернувшись, это разогнал всех кликуш.
Сам Усатый не мог добиться, чтобы исчезли совсем кликуши, а маиор в один день навел порядок. Если раньше кликуши скопом шли к домику соломенной вдовы Саплиной, то теперь с таким же тщанием обходили уютный домик. О неукротимом маиоре и в Санкт-Петербурге и в Москве прошла нехорошая молва, позже как бы подтвердившаяся арестом маиора… Видит Бог, так плох тот неукротимый маиор, говорили друг другу убогие, с опаской обходя домик бывшей соломенной вдовы, что взят ныне под стражу… На убогих поднимал руку… У дикующих научился…
— Острова отчетливо описать сможешь? — спросил Матвеев. — Маппа новая у тебя есть?
— Собственноручно вычертил.
— Тогда держи все под рукой. Сиди дома, обдумывай каждое слово. Если, не дай Бог, матушка императрица впрямь вспомнит о господине Чепесюке, коротко опиши, где лежит бренное тело. Но совсем коротко, без страшных подробностей, матушка императрица не любит слышать о смерти. Глупости начнешь говорить, сразу кликнет Ушакова.
— Неужто? — всплеснула руками вдова.
Думный дьяк усмехнулся. Подперев тяжелую постаревшую голову тяжелыми постаревшими руками, долго смотрел на Ивана, потом добавил:
— О неукротимом маиоре Якове Афанасьиче все обстоятельно обскажи. О каждом его подвиге. Матушка государыня Анна Иоанновна любит удивительные рассказы, а тут человек для России отыскал сразу гору серебра! Ты так и говори, что, мол, нависает над востоком империи целая гора серебра. Только протяни руку, вот оно, серебро! И проси, проси всяко о маиоре, Ванюша, голубчик. Маиор этого заслужил.
— Святые слова! — подхватила Саплина.
— Молчи!
— А спросит матушка императрица, за что брошен в тюрьму неукротимый маиор?
— А так и отвечай: по навету. Так и отвечай: по воле завистников. Настаивай на том, что сей неукротимый маиор в постоянных службах проявил себя самым особенным образом и заслуживает за свое тщание и усердие вовсе не тюрьмы, а наоборот — большой награды. — Думный дьяк вздохнул: — Верю, что недолго ходить ненавистникам на воле…
Негромко повторил:
— Недолго ходить по земле убивцам.
Иван проснулся ночью.
Колебался огонек лампадки, в низкой комнате было темно, маленькое окно заледенело. Беспокойство томило сердце. Удивился, почему не слышно собак, потом услышал колотушку постового у ближнего шлагбаума, вспомнил — в Москве он, не в Крестиновке.
Но тишина стояла как в деревне.
Даже, может, еще сильнее — как в Сибири.
Вспомнил обдуманные слова думного дьяка. Тоскливо подумал: какую такую страшную тайну унес с собой господин Чепесюк, если нельзя даже вспоминать о ней? Подумал с удивлением: оказывается, пережил я чугунного человека! Был дьяк слабый, пьющий, версту не умел пройти пешком, а самого господина Чепесюка пережил!
И Тюньку, дьяка-фантаста.
И многих других крепких людей.
Как былинку меня качало, а я выстоял. Как получилось?