Секретный фронт
Шрифт:
– Пожалуй, хватит, - предупредил Лунь, - вы имеете дело с массой, над которой легко потерять контроль.
Вожак в папахе оттер плечом Ткаченко, раздвинул толстые ноги в добрых сапогах со шпорами, посопел, выжидая, пока стихнет говор за его спиной, и повел свою речь на самых низких голосовых регистрах.
Судя по всему, он значился в более высоких чинах, чем Лунь, Взяв на себя руководство митингом, он старался быть точным: не вилял, не хитрил, не оставлял лазеек, говорил прямо и резко; личный состав школы ознакомлен
Затем отдал команду Лунь.
Те, кто согласен покинуть школу, сдать оружие и получить амнистию, должны выйти из строя.
Каре не шелохнулось.
– Не верют, гады, - сказал Капут, - зараз не выйдут, сами втечуть...
– Треба повторить, - предложил вожак тихо, оглянувшись на Ткаченко. Шо тебе, учить!..
Лунь пожал плечами, но приказание выполнил. Он сказал о том, что желающие поступить по воззванию могут свободно распоряжаться собой.
Спустя минуту, другую из задних рядов, пройдя первые шеренги, нерешительно вышли человек сорок.
– Я ж казав, шо е у нас курвы, - процедил Капут.
– Где их нет, Капут, - небрежно бросил вожак.
– Що ж ты робыв со своей безпекой?
– И, обратясь к Луню, добавил: - Хай вси расходятся. А оцих сомкни и задержи...
Подчиняясь команде Луня, каре неохотно распалось. Кое-кто остановился у догорающих костров. Оттуда доносился говор, взрывался невеселый смех и сразу затухал. Перед трибуной продолжали стоять четыре десятка человек, пожелавшие выйти по амнистии. Они стояли в две шеренги: их опрашивали, переписывали.
Лунь, прислонившись к трибуне, курил.
– Что же, Павел Иванович, вы добились успеха, - он указал рукой с сигаретой на курсантов, - отыскали своих единомышленников.
– Голос его прозвучал недобро.
– Вы их отпустите?
– Ну, это уж наше дело, Павел Иванович. Струхнули?
– Нет!
– Верили нам?
– Должны же и у вас быть какие-то принципы.
– Принципы?
– Лунь усмехнулся.
– Кажется, Троцкий говорил, что на всякую принципиальность надо отвечать беспринципностью.
– Примерно так...
Над верхушками буков нависли стожары. Щедро усыпанное звездами небо, сероватый дым затухающих костров, мягкий, теплый ветерок.
– Поужинаем или сразу домой?
– Домой.
– Ткаченко очнулся от дум.
– Да, вы правы, - Лунь усмехнулся, погасил сигарету о трибуну, поскольку мы обещали...
Он подозвал телохранителя, и вскоре неподалеку от них остановилась машина.
– Садитесь!
– пригласил Лунь. Подождав, пока Ткаченко устроится, он приказал шоферу: - Трогай!
Ткаченко устало
В пути прошло минут пятнадцать. Ткаченко услыхал позади, там, где остался лагерь, далекую стрельбу. Привычное ухо определило: залпы из винтовок.
Глава четвертая
Судя по всему, выехали из леса: ветви не царапали и не били, и под колесами не чувствовались корневища. Впервые Ткаченко глотнул пыль, и когда машина покатила мягче, конвоец, прислонившись к нему и обдав запахом табака и нечистого тела, развязал мягкий холщовый рушник, снял его, вытер себе нос и положил на колени.
В это время, пока еще далеко позади, возник свет, постепенно увеличивающийся. Конвоец завозился, подтолкнув в спину шофера, и тот прибавил газу. Однако усилия уйти оказались тщетными. Их, шедших с погашенными фарами, вряд ли видели и потому не пытались догнать. Судя по сильному свету, шел бронетранспортер, обычно выпускаемый с известным интервалом для патрулирования магистрали.
Конвоец отодвинулся от Ткаченко, теперь они сидели в разных углах, пленник в левом, бандеровец в правом. Ткаченко заметил пистолет, направленный на него с колена, а ногой конвоец подкатывал ближе к себе валявшиеся на полу гранаты.
– Звертай!
– приказал конвоец.
Справа ответвлялась грунтовая дорога, уходившая в темноту. Это была полевая дорога, а не тот самый развилок, куда Лунь обещал доставить Ткаченко. Отсюда было не меньше семи километров до Богатина. Круто свернувшая машина куда-то нырнула, остановилась. Шофер не заметил за кюветом канаву, по-видимому подготовленную для прокладки кабеля. Конвоец выругался, спрыгнул наземь и пособил машине одолеть препятствие.
– Вылазь!
– скомандовал конвоец грубо.
Он стоял с автоматом наготове, пистолет был за кушаком. Широко расставленные ноги были обуты в лакированные сапоги с кокардочками на их "наполеоновских" козырьках. Баранья румынская шапка, чуб, начесанный до бровей, губы, презрительно искривленные насмешливой подлостью, свойственной поднаторевшим близ начальства лизоблюдам.
Конечно, конвоец обязан выполнить приказ и отпустить его, а все же надо быть начеку. Место глухое, час воробьиный, скосит запросто.
– Езжай!
– приказал Ткаченко.
– О-го-го, мудрый.
– Конвоец хохотнул, повел дулом автомата, как бы указывая направление: - Погляжу, як ты потопаешь.
– Я тебе погляжу! Хочешь, все узнает Капут?
– Ладно, коммунистяга, ты як ерш, с головы не заглонишь...
Конвоец валко приблизился к машине, влез на переднее сиденье, и шофер, опасливо следивший за приближающимся светом фар, лихо рванул с места, и "виллис" скрылся в аспидной черноте ночи.
Ткаченко выждал, пока погасли звуки мотора, и лишь тогда тронулся к шоссе вялыми, негнущимися ногами, одолевая крутой кювет.