Секретный фронт
Шрифт:
Забрудский уперся кулаками в багряное сукно и, строго обведя зал круглыми, навыкате, глазами, попросил задавать вопросы.
– Яки там у них вопросы, - проговорил он Остапчуку, - бачишь, поперли к выходу. Тут и военные...
– Забрудский полуобернулся к сидевшему за его спиной Тертерьяну.
– Откуда военные?
– Да что мы, у них документы, что ли, проверяли?
– Тертерьян зло блеснул желтоватыми белками.
Остапчук, присмотревшись, заметил сидевших почти у самого выхода двух офицеров
– Мимоходом небось завернули. Ваш брат...
– успокоил он Тертерьяна. Вон есть и вопросы. Кто это поднялся, тянет руку?
– Дед Филько?
– Забрудский узнал старика.
– У него всегда полна пазуха вопросов.
– Есть вопрос!
– выкрикнул Филько.
– Отсюда казать чи к трибуне?
– Кажи оттуда, у тебя звучно получится, - разрешил Забрудский.
Дед Филько все же полез к сцене, но протиснуться сил не хватило. Остановившись, он приподнялся на носках, выкрикнул громко, насколько позволил ему старческий голос:
– А скажить, товарищи, в Сибири пшеница родит?
Ткаченко, продолжавший стоять на трибуне, остановил хохот.
– Родит пшеница в Сибири, - ответил он с полной серьезностью, - и климат и почва позволяют возделывать ее там.
– Так чего же Сибирью пужают?
– выкрикнул дед Филько и принялся пробиваться на свое место под хохот и выкрики.
Собрание закончилось. Пареньки из драмкружка задернули занавес. Остапчук обмахивался платком, стоял, широко расставив ноги. Синяя сатиновая рубашка-косоворотка потемнела от пота.
– Драму превратили в комедию, - сказал Тертерьян, - какие-то гады подговорили деда.
– Какие там гады? Разве ты его не знаешь, деда Филько: вечный юморист. Ты его на погост понесешь, а он тебе будет чертиков на пальцах показывать!
– В глазах Остапчука плескалась тоска.
– Ты что, Остапчук, чем-то недоволен?
– спросил Ткаченко.
– Ну и народец собрался, Павел Иванович! Кабы не этот юморист дед Филько, можно было подумать, что все глухонемые.
– Остапчук покачал головой, вытер коротко остриженный затылок с двумя резко обозначенными складками.
– Вулкан тоже тихий до поры до времени, а как заклокочет да как тряхнет...
– сказал Тертерьян.
Ткаченко возвращался домой с Забрудским, Остапчуком и Тертерьяном в приподнятом настроении: все прошло более или менее удачно. Съехавшиеся из района коммунисты и актив истребительных отрядов, присутствующий в зале клуба, благотворно повлияли на местное население. Сложилось впечатление, что всем было ясно: с бандеровщиной надо кончать, и кончать как можно скорее.
Ткаченко жил на втором этаже. Он видел свет в своей квартире, силуэт жены за тюлевой занавеской.
– Управились к десяти, - сказал Ткаченко, - оперативно управились хлопцы.
–
– Забрудский крепко встряхнул протянутую ему руку.
– Веду собрание и думаю: не пробрался бы в зал бандеровец, еще пальнет по президиуму... Сердце покалывало.
– Брось ты прикидываться, - остановил его Остапчук.
– Ты еще не знаешь, где у тебя сердце. На якой стороне? Дай спокой секретарю.
– Право, что-то не хочется расставаться, - сказал Забрудский. Прохлада пришла...
– От леса, - сказал Остапчук, - близко лес, потому и прохлада...
– В лесу не только прохлада, - возразил Забрудский, - не дюже радуйся лесу. Дай-ка папироску.
Взяв папиросу из пачки, протянутой Остапчуком, Забрудский помял ее, надломил гильзу по-своему, потянулся прикурить.
Летучая мышь низко пронеслась над головами и исчезла с противным писком.
– Да, напоминаю, - сказал Ткаченко, - завтра ты, Остапчук, по своей райисполкомовской линии обеспечь всякие там формальности при явке на амнистию...
– Формальности?
– переспросил Остапчук басовито-рокочущим голосом.
– Побольше внимания, простоты в обращении. Сумеешь, Остапчук?
– Раз партия приказывает, как не суметь?!
– А тебе, товарищ Забрудский, задача такая - проследи за прессой. Пойдет передовая, я говорил с редактором: тоже побольше ясности, точности, дай примеры, как трудоустраиваются амнистированные, где будут жить и тому подобное.
– Ясно.
– Ну, пока. А то моя Анна Игнатьевна и домой не пустит...
Ткаченко дружески распрощался со своими товарищами и в том же приподнятом настроении легко взбежал на второй этаж, увидел поджидавшую его на лестничной клетке супругу.
– Не наговоритесь никак, - заговорила она.
– Я подтопила ванну. Подбрось немного чурбачков. Чайник тоже закипел.
– Не торопись с заваркой, Анечка, - ласково сказал Ткаченко, разреши передохнуть, понежиться.
Он заранее предвкушал удовольствие. Душ, а потом чай...
Приятно снять сапоги, прокисшую от пота, пропыленную гимнастерку, облачиться в пижаму, ноги сунуть в разношенные тапочки...
Услышав звонок, Ткаченко крикнул жене, чтобы она взяла трубку телефона.
– Это не телефон, кто-то в дверь звонит.
– Узнай кто, вроде бы некому...
Анна Игнатьевна прошла к двери, спросила.
– Откройте! Важное дело, Анна Игнатьевна, - раздалось за дверью.
– Товарищи, ночь уже...
– Мы от генерала Дудника.
– Открой, Анечка!
– крикнул Ткаченко.
– От Дудника.
Остатки опасений Анны Игнатьевны развеялись, когда она увидела вежливо, с предупредительными улыбками раскланивавшихся с нею двух офицеров в форме МГБ.