Секреты для посвященных
Шрифт:
— Каким, каким? Демократическим?.. Слово-то такое я слыхал, но чтобы писать… — Он заглянул в письмо. — Вон тут какие буквы ровные, будто печатные. Мне бы так, — он завистливо причмокнул.
Вячеслав был растерян:
— Ну а вы сами что думаете?
— Об чем?
— О Святском… Нравится он вам?
— Это вы Клычева, бригадира, спросите. Он все знает. А мне пора. А то скинут нуль…
Он так торопился, что сиганул из вагончика на землю, минуя ступени. Вскоре после этого появился Олег Клычев, бригадир.
— Страхов, оказывается, не писал письма, —
Клычев пожал плечами, обтянутыми красивой красно-синей клетчатой ковбойкой. На нем все было подчеркнуто модное, импортное — ковбойка, джинсы, полусапожки, пестрая кепка. Все это не очень-то вязалось с мужицким обликом Клычева. Но зато отличало его от рядовых членов бригады, одетых кто во что горазд.
— Страхов-то не писал. Где ему… Он слово «мама» не нарисует…
— Так кто же мог написать? Кому Святский встал поперек дороги.
— Да мне, например, — усмехнулся Клычев.
— Вам?
— Да… Мы на хозрасчете, на самоокупаемости. Перешли, кстати, первыми в леспромхозе. Что это значит? Как потопаем, так и полопаем. При Курашове, прежнем директоре, полторы нормы давали. А Святский мешает, простора не дает. Заработки упали. Народ недоволен, ворчит…
— Значит, в письме, по-вашему, все правда?
— А я его не читал.
— Вот прочтите.
Клычев быстро пробежал письмо глазами.
— Может, и не все так, как здесь описано, а только правда есть. Нет, вы не подумайте: я не писал. Жаловаться — не в моем характере! Если кто у меня на пути встает, я другие меры принимаю, — глаза Клычева сузились, под мягкой тканью ковбойки вспухли бугры мышц.
«Ну и здоров же», — подумал о нем Вячеслав.
— Вот тут Страхов сказал, что, если вовремя не приступит к работе, с него могут «скинуть нуль». Что это значит?
— У нас ведь бригадный подряд. Интерес свой блюдем строго. Опоздал на смену или пачку хлыстов сбросил не там, где надо, или еще что, отрезаем от месячной зарплаты один нолик справа…
— То есть?
— Скажем, заработал восемьсот, а получит восемьдесят. А остальные распределяем между теми, кто хорошо работал. Если еще напортачит, пусть пеняет на себя — получит уже не восемьдесят, а восемь рублей.
— И люди не ропщут?
Клычев обнажил в ухмылке крепкие зубы:
— А чего роптать, перестройка. Сами такой порядок одобрили. Теперь пусть терпят.
Вячеслав уходил с делянки в грохоте и лязге механизмов, в шуме падающих деревьев, в тревожном хрусте ломающихся ветвей. На душе у него было муторно. Не от того, что не удалось обнаружить автора письма, что письмо оказалось анонимное, а следовательно, по новым правилам, и вовсе не подлежало проверке… Может быть, неприятный осадок был вызван представшей его взору картиной расчетливо и споро истребляемого красавца леса? Или рассказом Клычева о жесткой системе наказания «нулем»? Усилием воли Вячеслав подавил сомнения: да, за халатность, небрежность нужно карать, иначе желаемого не достигнешь. Там, в вагончике, он спросил Клычева:
— А что, в бригаде Вяткина такие же высокие заработки?
Упоминание о сопернике вывело Клычева из себя.
— За
Вячеслав толкнул дверь конторы.
— Вы ко мне?
Главный инженер Сосновского леспромхоза Григорий Трофимович Святский повернулся в крутящемся кресле и остановил на вошедшем взгляд круглых, как у филина, глаз. Брови тонкими дужками поползли вверх, губы образовали сердечко, как будто сидящий за большим столом человек собирался послать прибывшему журналисту воздушный поцелуй.
Вячеслав представился, показал служебное удостоверение. Главный инженер долго и внимательно его разглядывал, как будто пытался оттуда вычитать, что за человек пожаловал к нему и чего можно от него ожидать. Потом Святский пожал Грачеву руку мягкой, податливой рукой и постучал в стену. Через минуту в кабинете появилась женщина, уже знакомая Вячеславу по первому посещению конторы. На этот раз у нее была перевязана пестрой тряпицей щека — болели зубы.
— Чтой-то ты, Капитолина… Могла бы платок надеть, — недовольный внешним видом подчиненной, сказал Святский. — Вот что… сообрази-ка нам чайку.
Вячеслав решил взять быка за рога. Правда, это был не ахти какой бык. Скорее, довольно мелкий и жалкий бычок. Святский в натуре не очень-то походил на того легкомысленного ходока по женской части, каким он предстал в воображении Вячеслава из разговора, невольно подслушанного под окном Дома приезжих. Усевшись, Вячеслав задал вопрос:
— Как вы расцениваете то, что произошло в гараже?
— А что там произошло? — встревоженно спросил Святский.
— Как что? Невыход водителей на работу. Забастовка.
— Да какая это забастовка! Так буза, заваруха.
Слово «забастовка» явно пришлось Святскому не по вкусу. Вячеслав, успевший побывать в профкоме, уже был в курсе того, что недавно произошло в леспромхозе. В один из апрельских дней водители автохозяйства, подстрекаемые молодым шофером лесовоза Константином Барыкиным, отказались выйти на линию. Причиной этого небывалого события послужил только что подписанный главным инженером Святским приказ. Он обязывал бухгалтерию вычитать из зарплаты шоферов стоимость перерасходованного горючего. Собственно, сам приказ прошел незамеченным — мало ли начальство бумаг подписывает? Однако первый же денежный вычет вызвал взрыв.
Громче всех выражал свое возмущение Барыкин. С пеной на губах доказывал, что действующие в леспромхозе нормы взяты с потолка. Что хотя износившиеся двигатели жрут бензина в полтора раза больше нормы, вины водителей тут нет. Барыкин призвал товарищей не садиться за руль до тех пор, пока несправедливый приказ не будет отменен. Этим Барыкин не ограничился. Посреди бела дня в нетрезвом состоянии появился под окнами конторы и стал выкрикивать ругательства и угрозы по адресу главного инженера.