Секреты для посвященных
Шрифт:
«Почему все стало возможным? — задал себе вопрос Смит. — Откуда это разгильдяйство?» И сам себе ответил: «Потому что мы вовсе не готовимся к ответному удару». Никто не собирается обороняться. Все хотят наступать. Прав тысячу раз был журналист Гор, впервые объяснивший генералу, почему ремонтники не торопятся приводить в порядок антенну на его «летающем штабе».
Так, может быть, не так уж не права и его дочь Маргарэт, которая не устает твердить, что если кто и угрожает миру ядерной войной, так это сама Америка?
Генерал Джеймс Смит, облаченный
Из всей огромной рати американских солдафонов, воинственных и кичливых, Маргарэт почему-то выбрала в качестве символа военщины именно его, своего отца, порвала с семьей и ушла из дому. Он часто вспоминал ту роковую вечеринку в своем доме и себя (не без стыда и отвращения, надо признать), выпившего сверх меры, буйно-хмельного, с лицом, налившимся кровью. Возбужденный вниманием гостей (большинство из них знали о Вьетнаме понаслышке), он разглагольствовал с видом бывалого вояки, которому море по колено. И не простое море, а море крови, пролитой в далекой стране, не пожелавшей подчиниться. Вообще-то Смит не был да и не ощущал себя никогда воинственным головорезом, всему виной была необычно большая доза выпитого виски. Он говорил неестественно высоким, визгливым голосом и рассказывал не то, что видел и прочувствовал сам, а что слышал от своего ушлого приятеля Пита О’Конорри. Впоследствии, вспоминая тот вечер и себя такого, каким он тогда предстал перед гостями, Смит согласился бы многое отдать, чтобы стереть тот вечер из памяти, как стирают неудавшуюся запись с магнитофонной ленты. Но дочь Маргарэт не позволила ему это сделать. Она ушла из дому и поселилась у бабушки. С тех пор Маргарэт без раздумий примыкала к любой антивоенной организации, которая попадала в поле ее зрения.
Несколько лет назад она вместе с участниками антивоенной демонстрации явилась на стоянку подводной лодки «Трайдент» и нанесла несколько ударов молотком по корпусу, за что была заключена в тюрьму на четыре месяца. Об этом случае сообщили все газеты.
Сейчас Маргарэт предъявлялось другое обвинение. Со своим ставшим знаменитым молотком она посетила выставку вооружений здесь, в Вашингтоне, и повредила двухметровую модель межконтинентальной баллистической ракеты MX. Как выяснилось, эта модель обошлась военному ведомству почти в 12 тысяч долларов. Ох уж эти дети!
Сегодня окружному суду предстояло вынести девочке приговор. Сидя в зале, Джеймс Смит почувствовал, что никаких дурных чувств — ни злобы, ни негодования — по отношению к дочери не чувствует,
Судья Тиммол оказался чернокожим. Это внушило Джеймсу Смиту мысль, что его наказание белой девушке-студентке не окажется чересчур суровым. Главное, чтобы дочь вела себя правильно — вежливо, тактично и постаралась снискать расположение этого добродушного с виду ниггера. Но не тут-то было! Что делает его дочь? Она обращается с речью к судье и, явно имея в виду цвет его кожи, произносит речь:
— Причина, по которой вы являетесь судьей, состоит в том, что двадцать лет назад ваши родители посчитали существовавшие законы несправедливыми и стали с ними бороться. Именно поэтому эти законы были изменены. Законы, по которым вы готовы признать меня виновной, существуют для того, чтобы охранять ядерные вооружения. Если вы искренне спросите свою совесть, то сможете заявить, что подготовка к убийству невинных людей неправедна!
Генерала от этих слов Маргарэт пробирает дрожь… Сейчас судья обрушит на нее свой гнев. Но что это? Его толстые синеватые губы раздвигаются в смущенной улыбке.
— Ракеты MX, собственно говоря, мне недороги… — произносит он.
И все же дело кончается тем, что Маргарэт осуждают. Она должна внести солидную сумму в качестве штрафа.
Маргарэт встает со скамьи с видом победительницы. В тишине далеко разносится ее тонкий голосок:
— Я прошу, господин судья, верните мне мой молоток!
В зале смех, аплодисменты.
Джеймс Смит помимо собственной воли испытывает нечто вроде гордости за свою дочь. У нее — железный характер. Вся в отца.
Он поджидает ее на улице, немного нервничает. Как сегодня отнесется к отцу Маргарэт? Она подходит к нему с протянутой рукой. На лице не видно былого отчуждения. Похоже, она сменила гнев на милость.
— Отец! Ты пришел… Ты волновался за меня. Я видела. Не беспокойся: я в порядке.
Она просовывает руку ему под локоть и, прижавшись, идет с ним рядом. Он снова ощущает тепло своей дочери. Может быть, и она сегодня испытывает нужду в его поддержке.
— Маргарэт, дорогая… — голос его прерывается.
— Не надо, отец. Не будем выяснять отношения. Ты мой отец, я твоя дочь, этим все сказано. Я люблю тебя. Сейчас, когда я повзрослела, я понимаю: любой человек вправе иметь свой взгляд на вещи. Это и есть свобода.
— Ты права, дочка. Я хочу только добавить, чтобы ты знала. Люди меняются, меняются их мысли, чувства. Сегодня мы уже не те, что были вчера. А завтра будем не такими, как сегодня.
Несколько минут они идут молча, охваченные волнением.
Маргарэт встряхивает волосами:
— Как жаль… Этот суд… Я сейчас должна была быть в Калифорнии.
— В Беркли?
— Нет. Наша организация проводит манифестацию у военной базы в Конкорде.
— Надеюсь, хотя бы сегодня они обойдутся без тебя. Ты лучше скажи, как у тебя дела в университете?
— Мои сокурсники… Они такие странные. По сравнению с ними я себе кажусь старухой. Представляешь, более половины всерьез считают, что мир создан богом. Каждый третий верит в домовых и прочих духов.
— А во что веришь ты?