Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине

Вачнадзе Георгий

У изрядно поблекшей за годы перестройки дважды зависимой «Литературной газеты» не было иного способа выжить, как избавиться от диктата идеологического отдела ЦК КПСС и секретарей правления Союза писателей. Безуспешно пытаясь пробить стену обороны в виде отделов Госкомпечати СССР, редакция сумела в сентябре 1990 года выиграть бой, зарегистрировать свое издание. Но… в другой, не союзной, а более низшей инстанции — в российском правительстве, что было под крылышком не Горбачева-Рыжкова, а Ельцина-Силаева.

Коллектив редакции, оставшись без главного редактора, решил в 1990 году сам найти подходящую кандидатуру — в нарушение традиций номенклатурных игр секретариатов ЦК КПСС и Союза писателей СССР. Последние были вынуждены согласиться и утвердить

мнение 240 сотрудников редакции. Выбор пал на политического обозревателя «ЛГ», народного депутата СССР Федора Михайловича Бурлацкого. Он возглавил редакцию газеты, которая в годы правления Брежнева выполняла важную роль отдушины, форточки, в какую вырывалось недовольство интеллигенции, для которой эта газета была настольной. В году, шестом от начала перестройки, число ее подписчиков сократилось на полтора миллиона. Осталось еще, правда, около пяти (в году произошло еще более резкое падение тиража), но то, что Ф. Бурлацкий принял газету далеко не в лучшие для нее времена, было очевидно всем — и журналистам, и читателям. Резко недовольны изданием были и те, чьим органом она является, — писатели.

«Золотой век» этого еженедельника позади, он не выдержал конкуренции в условиях гласности. Центристская позиция газеты уже не устраивала читателей, ни тех, кто исповедует позиции высшего генералитета и закоренелых аппаратчиков, ни реформаторов. С западной точки зрения, эта вроде бы «качественная» газета непрофессиональ на, прежней степени ее честности и компетентности уже недостаточно. Но не стал же главным редактором «Литгазеты» человек уровня Андрея Сахарова, Сергея Григорьянца или Елены Боннэр. Я не случайно перечислил именно эти имена — самых известных наших правозащитников. Намекаю при этом на то, что Бурлацкий в нашей стране много лет являлся самым главным из официальных борцов за права человека, председателем и членом сонма соответствующих национальных и международных комиссий. Но свою последнюю рубашку ссыльным он не давал и на судебные политические расправы защитником не ходил.

Диссиденты и их единомышленники пришли к власти в Прибалтике, Армении, Грузии, а также в ряде стран Восточной Европы. В Москве на авансцену выдвинулись именно деятели КПСС, которые по своим моральным и интеллектуальным качествам шли всегда на шаг впереди своих коллег-аппаратчиков и всеми считались поэтому достаточно прогрессивными, фрондерствующими людьми. Вина этих деятелей лишь в том, что они в общем-то умели ладить с любым режимом. Ф.Бурлацкий был из их числа.

Газета «Московские новости» (15.4.1990) так рисует его портрет:

«Ему шестьдесят три года, он один из самых известных советских публицистов, доктор философии, двойной тезка Достоевского, бывший советник Хрущева и автор воспоминаний о нем. Его лицо знакомо телезрителям — он член советского парламента, председатель депутатского клуба и подкомитета по гуманитарным, культурным и научным связям. Любит подчеркивать свои антисталинские убеждения. В Союз писателей СССР был принят уже давно — за книги о Макиавелли, Мао Цзэдуне, Гитлере, Франко, а также за пьесу „Советник Государя“ и иные сценарные работы. Начиная с 1967 года три раза терял должность — за „не те“ публикации. „Не примыкает ни к одной из существующих группировок“, — сказано о нем в письме коллектива редакции „Литературки“. „Меня всегда интересовали проблемы авторитарной и тоталитарной власти“, — говорит о себе сам. В свое время Бурлацкий добровольно, но только после падения Хрущева оставил пост заведующего подотделом ЦК КПСС, весьма значительный в то время, и дал себе слово не принадлежать больше к структурам власти. „Вы сознавали опасность своей тогдашней близости к верхнему этажу власти?“ — „Мы ощущали ее на себе постоянно“. Мы — это Георгий Шахназаров, Александр Бовин, Георгий Арбатов, Олег Богомолов, Федор Петренко — те люди, которых он собрал, среди которых работал и с которыми дружит по сей день».

Среди штатных сотрудников «Литгазеты» есть

и такая знаменитость, как Юрий Рост. В Грузии, например, он стал национальным героем, так как единственный из профессиональных фоторепортеров сумел — несмотря на избиения, обыски и преследования со стороны офицеров армии и КГБ — заснять и передать в прессу снимки трагического, кровавого разгона «спецназом» (20 убитых от применения саперных лопаток и боевых отравляющих веществ) мирной демонстрации в Тбилиси 9 апреля 199 года. Редакция «Литгазеты» отказалась опубликовать снимки и материал своего спецкора. Единственное печатное издание, которое согласилось напечатать свидетельство Ю.Роста, была тбилисская газета «Молодежь Грузии». В ответ на подобную дерзость военные конфисковали и уничтожили большую часть тиража данного номера газеты… Два месяца спустя Союз журналистов Грузии присудил репортеру Юрию Росту специальную премию за проявленные им журналистскую смелость, гражданское мужество, оперативность и талант.

Итак, изменилась ли газета за последние два года? Внешне да, но отмена цензуры на ней не очень отразилась. Видно, у настоящих коммунистов внутренние тормоза покрепче оков былого главлита.

Вот очень интересное и очень компетентное суждение московского писателя, главного редактора одного из самых наших популярных новых изданий «Столица» Андрея Мальгина. Его статья «О „Литературной газете“ и не только о ней» взята из американской газеты «Новое русское слово» (12.4.1991):

В левой прессе произошел раскол. То есть внешне все тихо-мирно. Никаких вам окопов или колючей проволоки нет. Но вот стоят рядом два дома, то есть две редакции; в одной работают хорошие, честные люди, всеми фибрами своей души ненавидящие окружающий их порядок вещей, и в другой работают точно такие же люди. Но они — из разных государств. Между ними граница. Этическая, политическая, какая угодно, — граница. Объясняю.

Вот наш президент обмолвился о желании прикрыть Закон о печати. Слово не воробей — вылетело, не поймаешь. В воздухе запахло керосином. Что сделал главный редактор одного перестроечного журнала? Посбрасывал из текущего номера самые острые, самые интересные материалы. Что сделал редактор одной перестроечной газеты? Наоборот, посвятил целый разворот этой зловещей оговорке — и воздал президенту по заслугам. Вот вам и разница. На одной неделе вышли два дружественных издания. В одном — стон вселенский, в другом — тишь да гладь да Божья благодать…

Если вы выписываете «Московские новости» (и если они до вас доходят), вы наверняка заметили, как изменилась эта газета после событий в Литве. Человек глубоко порядочный, Егор Яковлев словно развязал путы, которые мешали ему и его газете, и с ее страниц полилась правда, прорвав плотину предрассудков и глупых интеллигентских надежд на доброго царя-батюшку. Прекрасно помню времена не столь давние, когда тот же Егор Владимирович берег Михаила Сергеевича, не давал молодым да зубастым своим сотрудникам гладить его против шерсти. А нынче… И газета обрела второе дыхание, которое особо ощущается читателями сегодня, на фоне безжалостного и наглого наступления на гласность. Хорошо, что Егор Владимирович не стал дожидаться момента, когда на него, как на Старкова, редактора «Аргументов и фактов», Михаил Сергеевич наорет и ногами затопает. Но то, что между ними все кончено, это совершенно ясно.

Что же главные редакторы некоторых других перестроечных изданий — ой, как не хочется называть фамилии? В кусты? В кусты! Застонали журналисты, и потянулись клиньями по десять-двенадцать человек, из самых престижных учреждений. И из «Огонька», и из «Литературной газеты», я уже не говорю о радио и телевидении. Душно, говорят, работать невозможно, совсем начальство заело, планку опустило, каждую фразу на свет разглядывает.

И тут я хочу отдельно сказать о «Литературной газете», в которой я в свое время проработал четыре года и от суждений о которой старался все последующие годы уклоняться. Теперь не уклонюсь, скажу, благо есть повод.