Сельская учительница
Шрифт:
…Когда он очнулся, в первую минуту не мог сообразить, что с ним и где находится. Голова была тяжелой, в ушах стоял несмолкаемо-докучливый звон, а на глаза, казалось, кто-то набросил сетку, сквозь которую все виделось ему, как в тумане.
Зорич попробовал подняться, но сразу почувствовал острую боль в спине.
«Ранен, — испуганно подумал он. — Вот и тебя задело»…
Превозмогая боль, он чуть приподнялся на локтях и увидел жуткую картину разрушения. Было похоже, что над высоткой пронесся сокрушительный ураган. Земля вдоль и поперек была изрыта, перепахана. Черными рваными язвами зияли свежие
Зорич стал тихонько окликать знакомых бойцов. Быть может, есть такие же раненые, как он? Ему никто не ответил.
Сержант остался один. Все погибли или отступили… Нет, по всей вероятности, никому отступить не удалось, некуда было отступать. Он пополз к недалекому лесу, потом долго шел средь густых зарослей, борясь с усталостью, болью и сном. У него была одна цель — подальше уйти от дороги, по которой черной рекой текла фашистская орда. Он шел до тех пор, пока свинцовая усталость не сломила его. Упал и тут же уснул. Спал, видимо, долго. Когда проснулся, почувствовал себя бодрым, сильным, стихла боль, только по-прежнему докучливо звенело в ушах после контузии. Очень хотелось есть. Пошарил по карманам — ни крошки.
Он шел весь день, всю ночь и утром встретил группу красноармейцев, сидевших у костра. Молча подошел к ним. Они тоже молча посмотрели на него, и один кивнул головой — дескать, присаживайся, грейся.
В ведре варилась картошка. Зорич завороженно смотрел на это ведро, чувствуя непоборимое желание сунуть руку в закипавшую грязноватую воду и выхватить картофелину.
Бойцов было пятеро и шестой старшина-артиллерист. Все — угрюмые, с небритыми лицами. Не таясь и не обращая внимания на подсевшего к огню сержанта, они продолжали, наверное, только что прерванный спор о том, что делать, как быть дальше. Мнения были разные. Один доказывал, что нужно пробиваться к своим, второй говорил, что наши вот-вот вернутся и можно пообождать их в лесу, третий же чушь городил: местные, мол, могут расходиться по домам.
Старшина молча лежал на боку, дымил самокруткой, думал о чем-то.
Когда вареная картошка была съедена без хлеба и соли, старшина поднялся, забросил винтовку за плечо и коротко сказал:
— Пошли.
Никто из бойцов не спросил, куда идти. Зорич тоже не спрашивал, пошел с ними.
Кто знает, быть может, жизнь сержанта Зорича сложилась бы по-иному, повстречай он другую группу. Быть может, удалось бы пробиться к своим… Но на следующей неделе, пробираясь к фронту, они встретили в лесу небольшой партизанский отряд из местных жителей. В партизанском шалаше старшина увидел знакомого раненого капитана и решил — здесь его место.
Сержант Зорич понимал: одному трудно идти по земле, захваченной врагом, и тоже согласился остаться.
У партизан — всюду фронт, ни передовой, ни тыла. Бои вспыхивали на дорогах, в селах, в городках, в поселках, на лесных просеках. Зорич ходил на задания, заглядывал в деревни, чтобы рассказать людям, чем и как живет Большая земля. Часто его посылали в разведку,
Ему не забыть последнее партизанское задание.
— Хочешь не хочешь, а придется тебе, Николай Сергеевич, идти в полицаи, — сказал однажды Калугин, командир отряда.
— Шутить изволите, Антон Порфирьевич.
— Нет, друг мой, не шучу. Нам очень важно иметь своего человека в Новопокровке. Наши люди, которые работали там, погибли, подпольная организация разгромлена. Новую создавать — дело сложное, да и времени у нас нет. Чуешь, чем попахивает? Наступлением. Мы должны знать, что делается у врага. Все-таки железнодорожный узел, штаб. Работать придется не долго, месяца полтора-два, не больше. Понимаешь?
Зорич понимал — это приказ.
— Смелостью и смекалкой тебя бог не обидел, по-немецки немного кумекаешь, в Новопокровке тебя никто не знает, а главное — верю я тебе. О твоем задании будут осведомлены здесь двое — я и комиссар. Ну и, само собой разумеется, в штабе фронта будут знать, кому положено. Связь — почтовый ящик. Давай побольше сведений. Любая мелочь и та сгодится… Кто будет забирать донесения, не твое дело. Ясно?
— Ясно. Но как я стану полицаем?
— Все обдумано. Мы снабдим тебя вескими документами: сидел в тюрьме за убийство партийного работника, сын кулака, служил в полиции на Киевщине, имеешь благодарности от немецкого командования. Хотели тебя железным крестом наградить, но подозрительно. Обойдешься без награды, и так сволочь порядочная.
— Н-да, характеристика…
— Фашисты падки на таких людей. Слушай дальше. Ты мечтаешь только о деньгах, говоришь только о деньгах, думаешь купить землю, быть помещиком. Ты и сейчас не беден, водятся деньжата. Денег мы тебе дадим сколько угодно. На днях ребята притащили целый мешок и оккупационных, и настоящих марок. Начнешь с местной газеты. Выступишь в ней со статьей, похвалишь новый порядок. Редактором там Печерица, несусветный пьяница, любит деньги. Печерица — друг начальника новопокровской полиции Будяка. Нужно втереться в доверие к этому Будяку. Фашисты его ценят, многое доверяют.
…И вот Зорич в небольшом районном городке Новопокровке в кабинете редактора. Лицо у Печерицы опухшее, землисто-серое, глаза мутные.
— Рад приветствовать вас, господин Печерица, — поздоровался Зорич.
Редактор устало взглянул на пришельца, и казалось, будто он вот-вот завопит не своим голосом: «Да пошли вы ко всем чертям!» Но вместо этого Печерица хмуро пробурчал:
— Что угодно?
— Статью принес для вашей газеты, — и Зорич положил на стол написанные еще в партизанской землянке листки.
— Посмотрим, что ты тут нацарапал. — Печерица прочел статью, постучал кулаком в стену, буркнул вошедшей длинноволосой женщине: — Отнеси в набор. — Потом ехидно спросил у посетителя: — Что? Гонорар ждешь? Не дождешься…
Зорич усмехнулся.
— Зачем мне ваш гонорар. Хватит своих. Если статью напечатаете, с меня магарыч. До свидания, господин Печерица…
— Постой. Куда направляешься?
Зорич развязно щелкнул себя по горлу.
— Что-то подзакусить захотелось.
— Какого черта с собой не приглашаешь?