Сельская учительница
Шрифт:
На днях он получил из архива коротенькое, как декабрьский день, и такое же холодное письмо на форменном бланке. Николай Сергеевич прочел машинописный листок, горестно вздохнул и аккуратно вложил в конверт. Много таких конвертов скопилось в ящике стола. Письма были из Москвы, Киева, из редакций газет, министерств, и ни одно из них не принесло ему доброй весточки. Все инстанции в один голос твердили: им неизвестна судьба Варвары Николаевны Зорич, его Вареньки. Среди горьких ответов было и такое письмо от первой жены, Вариной мамы:
«Уважаемый
Мария Михайловна часто говорила:
— Если бы живой была, уже нашлась бы, разыскала кого-нибудь из вас — тебя или мать.
— Варенька жива, жива, — убежденно возражал жене Николай Сергеевич. — Это почти необъяснимо, но я чувствую — жива. Она иногда снится мне маленькой-маленькой…
— Вот видишь, снится маленькой, а она сейчас была бы невестой, и возможно, ты стал бы уже дедушкой…
В доме Николая Сергеевича часто говорили о Вареньке, она была как бы незримым членом семьи. Отмечали ее день рождения — 6 марта — и сыну Мише говорили, что есть у него сестричка. Миша просил показать, какая она. Показать ему сестричку не могли, не было даже фотографии Вареньки.
Иногда, если муж Опять заговаривал о дочери или был расстроен очередным неутешительным ответом на запрос, Мария Михайловна сочувственно вздыхала:
— Эх, Коля, Коля, мертвые не возвращаются. Была война, жуткая война.
— Мне ли не знать, что такое война. Я вон в каких перепалках бывал, а жив остался. Почему же Варенька не могла уцелеть?
В институте когда-то вместе с Николаем Зоричем училась Галя Кузьмина — черноглазая, чернобровая девушка. Однажды на лекции Зорич и Галя сидели рядом. Она была почему-то грустной, ничего не записывала и лектора, кажется, не слушала. Он шепотом спросил:
— Чем, Галочка, объяснить твою грусть?
Девушка написала четверостишие, протянула блокнот соседу. Он прочел:
Я устал себя мучить без цели; И с улыбкою странной лица Полюбил я носить в своем теле Тихий свет и покой мертвеца.Ответ возмутил Зорича, и он тут же написал ей строки Маяковского:
В наших жилах — кровь, а не водица, Мы идем сквозь револьверный лай, Чтобы, умирая, воплотиться В пароходы, в строки и другие долгие дела!Стихотворная перепалка затянулась. Зорич и Галя уже не слышали голоса лектора. Каждый старался выудить
После лекции вместе вышли на улицу. Стоял хмурый осенний день. Над городом угрюмо ползли грязные тучи. Накрапывал дождь. Тонко и тоскливо посвистывали от ветра голые ветки каштанов. К ногам прилипала мокрая опавшая листва. Но студенты не обращали внимания на погоду, они спорили о смысле жизни, назначении человека.
Спор закончился походом в кино на «Веселых ребят».
В тот раз Николай Зорич поздно вернулся в общежитие.
На следующий день Галя в институт не пришла. Зорич всполошился и сразу после лекций помчался к ней домой. Оказалось, Галя прихворнула немножко.
Месяца через полтора он принес в кладовую свою студенческую постель. Она ему теперь не нужна: он переходит жить в дом к молодой жене…
Свадьба была многолюдная, шумная. Родители Гали — люди с достатком, отец служил в какой-то снабженческой конторе, мать хозяйничала дома. На свадебное пиршество они средств не пожалели!
Приезжал на свадьбу и отец Николая Зорича — Сергей Захарович, потомственный каменщик.
— Все хорошо, сынок, и жена у тебя что надо, а вот семейную жизнь начинаешь на чужих харчах, это плохо, это не по-нашему, не по-рабочему, — говорил сыну Сергей Захарович.
Зорич понимал: отец прав, но уходить из просторного дома тестя на другую квартиру было глупо, да и Галя, по всей вероятности, не согласилась бы… Впрочем, эти «чужие харчи» продолжались недолго. После окончания института молодые педагоги с дочуркой Варенькой уехали на работу в небольшой украинский городок. Николай Сергеевич и Галина Григорьевна преподавали в средней школе историю, жили дружно, получили квартиру.
Ранней весной 1941 года Зорича неожиданно призвали в армию на трехмесячный сбор.
— Пора и мне, Галочка, послужить трудовому народу, — весело говорил он. — Три месяца пролетят незаметно, а потом махнем с тобой на Кавказ на все летние каникулы. — Зорич взял на руки черноглазую дочурку, подбрасывая ее, смеющуюся, продолжал: — Поедем, Варвара Николаевна, на море!
Той предгрозовой весной у каждого, конечно, были свои мечты, свои житейские планы, но им не суждено было осуществиться: грянула война.
В раннее воскресное утро, когда первые залпы фашистских орудий разорвали тишину, полк был поднят по тревоге. Все думали, что это обычная учебная тревога, каких уже бывало много. Но вдруг, где-то совсем рядом, сотрясая казарму, грохнул взрыв.
В полдень полк уже вел бой. Зорич верил, что к вечеру они вышвырнут за границу незваных гостей. Он еще не знал, что гитлеровцы двинули на нашу землю несметные орды войск, богато вооруженных техникой; он еще даже не догадывался, что придется, понурив голову, отступать, идти через горящие города и села, без жалости топтать созревшие хлеба, рубить увешанные несозревшими плодами яблони — для маскировки.