Сельва умеет ждать
Шрифт:
Спустя минут пять, не больше, круглый стол был заставлен мясными и рыбными закусками, плошками с ароматным харчо, дивным малороссийским борщом и густейшей, в проблесках желтого жира шурпой, сковородками с утробно скворчащей жареной бараниной. В красивом, тщательно продуманном беспорядке поблескивали узкие, восхитительно потеющие емкости водки, бочата с пивом, пузатый флакон коньяку, а на почетном месте, маленьком стеклянном столике, подкаченном вплотную к базальту, горделиво красовались пыльные бутылки «Киндзмараули», «Ахашени», «Саперави» и огромный глиняный кувшин с домашним вином. Молчаливые ребята в скрипучих кольчугах, перехваченных
Кушали молча, под завораживающую музыку Вивальди.
Конкретно.
И, лишь убедившись, что гость, вопреки очевидному нежеланию, сжевал-таки три ломтика свежайшей семги самого что ни на есть изысканного посола, запив пищу богов глотком терпкой, сводящей нёбо картлийской амброзией, хозяин, дав окольчуженным парням минуту на приведение стола в порядок, изобразил напряженное внимание:
– Итак?
– Я бы не стал беспокоить вас, Александр Анатольевич, но там, – палец с грубовато опиленным ногтем указал куда-то вверх, – очень, подчеркиваю, очень нехорошо. Разъяснить ситуацию, похоже, не способен даже господин Гуриэли…
Бледно-янтарные глазки хозяина подернуло морозцем.
– Я не люблю Эдика, – отрывисто сообщил старец. – Он непредсказуем.
– Понимаю, – гость говорил, тщательно выбирая слова. – Эдвард Юсифович, безусловно, личность сложная. Однако же, нельзя не признать, личность, а это многое извиняет. Впрочем, это так, к слову…
Дипломатические экивоки давались Тахви с тяжким, мучительным трудом. Фразы скрежетали на зубах мерзко, словно насквозь проржавевшие шестерни.
– Его Высокопревосходительство болен. Очень болен. Его смерть угрожает единству Федерации, поэтому он живет. Но даже и его силы не беспредельны. Лучший выход – досрочная передача полномочий. А лучший кандидат в наследники – внук Президента. Салажонок Димка, который нынче затерялся в космосе, на какой-то Валькирии. Конкуренты уже дерутся за регентство, но ни одна экспедиция так и не стартовала. Даже правительственная. Потому что (nota bene, [12] уважаемый Александр Анатольевич!) в данный момент прерваны практически все рейсовые космоперевозки…
12
Обратите особое внимание (лат.).
– Да? – Старец очень естественно пожал плечами. – Ну и что? Это политика. Я не лезу в политику. Стараюсь, во всяком случае. Ты ведь помнишь, браток, Витю Гулевара? У Вити была голова как Дворец Ассамблеи. И он говорил: Галактика большая, ее хватит на всех, а политика маленькая, в ней и двоим не перетоптаться. Компанию я знаю, там очень хорошие мальчики. Смирновы тоже не пальцем деланы. А я, слава богу, умер, даже документ такой имею. Мне решительно без разницы, кто будет дрессировать нового Президента…
– Простите, Александр Анатольевич, – мягко поправил седоусый. – Дело не в регентстве. А как раз в рейсовых перевозках. Да вот, извольте взглянуть…
Подобравшись, словно перед последним роббером в покер, Тахви выложил на гладкий базальт два видеокристалла. Подумав, выбрал белый.
– Двое убиты. Двое исчезли бесследно.
Отведя взгляд от экрана, старец тщательно протер окуляры, после чего обширным рукавом халата промокнул в меру повлажневшие глаза.
– Какой ужас… такие молодые, земля им пухом.
Перекрестился. И скороговоркой закруглил мысль.
Страшное время там, наверху, жуткие нравы… Может быть, нужно помочь семьям? Единовременно, пенсией? Он готов. Он подпишет чеки прямо сейчас. Хотя и не были знакомы, но если такое горе… Впрочем, одна из фамилий, кажется – Деревенко, ему вроде бы даже знакома. Ах, вот оно что… Редактор! Тот самый?! Теперь все ясно. Кто же из солидных людей не читает «Вечернюю Землю»?..
Синий видеокристалл хозяин пещеры просматривал гораздо дольше. А завершив просмотр, запустил по новой, пару раз даже перейдя на замедление.
– Ничего не понимаю, – сказал он, выключая комп. – Себе в убыток! Зачем?
Тахви прикусил губу.
Этого следовало ожидать. Старый, зарывшийся под землю человек чудовищно отстал от жизни. Он, похоже, свято убежден, что порядок, установленный когда-то им, покойным Гулеваром и Его Высокопревосходительством, пребудет во веки веков. А в природе нет ничего вечного. Кроме человеческого скотства и алчности.
Теперь хозяин глядел на гостя в упор.
– Откуда вообще взялся этот Космический Транспортный банк? Чего эти козлы хотят: разориться сами? Или пустить по ветру Федерацию?
– Скорее второе, – сказал Тахви.
– Я тебя понял, – сказал Александр Анатольевич.
Блеклые глазки заострились, тигрино сверкнули, и гостю стало совершенно ясно: хозяин не шутит. Он действительно понял все.
У обитателя пещеры были мозги суперкомпа.
– А господин Буделян-Быдляну…
– Оставь! – Старец хлопнул ладонью по базальту, и получилось громко. Очень громко. – Казачок на Земле им нужен позарез, и чем выше, тем лучше. – Сейчас он обращался не к собеседнику, а к пустоте, клубящейся над камином. – Не пойму только, чего ради Молдаван в шестерки подался? Ему что, кушать нечего?
– Какое там, – поморщился Тахви. – Пятый подбородок отращивает. Компания стоном стонет. Но и президентство Обновленной Федерации на дороге не валяется…
– Та-ак, – протянул Александр Анатольевич.
Встал. Потянулся. Громко, с явным удовольствием похрустел пальцами и неторопливо направился к маленькой, почти незаметной в пещерном полумраке дверке, утопленной глубоко в стену. Не останавливаясь, поманил гостя за собой.
– Пойдем, браток…
Отказываться было бестактно. Да и бессмысленно.
За дверью же, как выяснилось, тоже располагалась пещера.
Но меньше. И гораздо светлее.
Пол здесь был сплошь устлан ворсистым ковром нежной жовто-блакитной плесени, податливо пружинящей под ногами, а со стен, поросших диковинными, похожими на тризубую вилку грибами-гнилушками, истекало мягкое перламутровое свечение, лаская глаза, утомленные мрачным отсветом пунцового пламени, лизавшего тяжелый гранит приемной. Свет то чуть мерцал, то слегка вибрировал, то едва-едва трепетал, и в его жемчужных переливах плясала фигура краснобородого императора римлян и короля германцев, вытканная на колоссальном, семь на пять, гобелене, а бронзовые изваяния, стоящие вдоль стен на каменных постаментах, казались не почти, а вполне, до самой последней детальки живыми.