Семь цветов страсти
Шрифт:
— Признаться, я рассчитывал застать здесь сердечного дружка, а наткнулся на такую прелесть! Вы актриса? Поразительно, вы так и проситесь в камеру. Нет, не тюремную! — Он захохотал своей привычной остроте, которую использовал при каждом новом знакомстве, и представился: — Соломон Барсак, кинооператор. Можно просто Сол.
Он галантно поцеловал руку, вскинутую Рут с угловатой грацией подростка. При этом по ее щекам скользнули и пали на плечи длинные прямые пряди.
— Вы похожи на «Инфанту» Веласкеса. И на мадонн
— Латышка…
Беседуя в таком духе, они жевали пирог, забыв про меня.
— Может, мне сходить в кино или прогуляться по набережной? — напомнила я о себе, накладывая самостоятельно огромный кусок пирога. — Ничего, ничего, с салатом я тоже справлюсь сама. Продолжай обольщать Рут, Соломон. Но предупреждаю — она твердый орешек…
— Тогда как раз по мне — по моим крепким зубам. — Сол демонстративно сверкнул отличным новым протезом.
Мы еще раз выпили за мое везение, и Рут собралась уходить.
— Вам надо побеседовать, а меня, увы, ждет муж. Рада приятному знакомству.
— Надеюсь, в следующий раз наша встреча будет более удачной, — с подтекстом заметил Сол.
Они так долго и церемонно прощались, что я начала злиться: испортил мне вечер, вопил о срочности каких-то дел, а теперь, оказывается, совершенно не торопится.
— Ну что там у тебя, Сол? — спросила я нетерпеливо после того, как за Рут захлопнулась дверь. — Надеюсь, ты привез бумаги для расторжения контракта с твоей «фирмой»? Баронессе Девизо не к лицу повадки мелкой авантюристки. Опускаем занавес, дружище.
— Дай мне проглотить кусок. Я же с дороги. А пока выпей и подумай: если «фирма» заинтересовалась скомпрометировавшей себя «звездочкой», неужели она выпустит из своих клешней «баронессу»? Ах, Дикси! — Сол наконец-то дожевал, вытер скомканной салфеткой рот, не заметив засунутую в нее хризантему, и сделал трагическое лицо. — Ты не представляешь, детка, как я тебя отстаивал! Предлагал другие кандидатуры, твердил о твоих душевных недомоганиях, нежелании продолжать игру, но они вцепились как акулы!
Я задула свечи, убрала подсвечник на камин и зажгла лампы. Интимное освещение не соответствовало характеру беседы. У меня было такое ощущение, что дело дойдет до драки, вернее, нам придется крепко повздорить.
— Хорошо, что зажгла свет. Лучше видно цифры. — Он протянул мне бумагу.
— Что это?
— Чек на пятьдесят тысяч долларов от «фирмы» за отснятый материл.
— Они же признали сцены с Чаком мурой.
— Зато оценили кое-что другое. Где у тебя видак? — Сол протянул мне кассету и предупредил: — Копии, естественно, у них есть.
Я нажала кнопку, и на экране тут же засиял наш островной Эдем. Молодчина Сол, справился так, будто торчал все время чуть ли не между нами.
— Красиво, черт побери, красиво! — с причмоком прокомментировал он сцену на коряге.
Мне не на что было жаловаться —
— Каково мне было это снимать? — Сол развел руками, показывая на вспухшие в паху брюки. — По-моему, у всей комиссии тоже стояло (у кого вообще может), но они вопили, что сыты эротикой по горло, тем более приморско-пляжной. А вот это смотрели с чувством.
Я подалась вперед, застонав от возмущения: мы с Майклом в Пратере катим по железной конструкции, потом, бранясь, покидаем ее, и — крупный план — он зализывает мое поцарапанное колено! Боже, ведь я не заметила тогда его глаз! А Сол заметил и запечатлел: зажатую, скрученную и от этого еще более острую страсть!
— В оперу я тогда не попал, но вы ведь не шалили в ложе? А потом чуть не потерял вас из виду. Поймал уже в Пратере.
— Но я даже не чувствовала, что ты рядом.
— Не так уж и рядом, Дикси. Меня вооружили такими штучками! Можно снимать президента Штатов из Москвы.
Потом на экране мы невинно жевали гамбургеры и проталкивались к «Ниагаре».
— Классный эпизод — прямо Феллини! — заметил Сол, с удовольствием просматривая водную эпопею.
Он сумел заснять все — наши воровские касания, взгляды и как Майкл вытащил меня на руках из лодки и демонстрировал ликующей публике — мокрую, в разорванном до бедра черном платье, с тяжелой гривой волнистых волос.
— Прелесть, Анита Экберг! А господин Артемьев — просто новая кинозвезда, — масса обаяния в непосредственности и нелепости. Чего стоят эти бицепсы! Да он почти Шварценеггер… В гостинице не было ничего интересного. Меня не пустили, а в окошко я свою «удочку» не стал закидывать — там много полиции. У меня, конечно, есть все оправдательные ксивы, но зачем лишний раз светиться? А вот теперь будет очаровательный эпизод — сплошная лирика, высокий класс!
Я не отрываясь смотрела «сцену» в Гринцинге: жадно сметающего закуски Майкла, а затем его страстный монолог.
— Эх, это бы озвучить! Голос у меня тоже записан, но надо специально чистить, — заметил Сол. — Ты здорово приодела парня. И у него замечательные руки — так бы и снимал. Очень выразительно!
Кисти Майкла на деревянном столе, нервно барабанящие пальцы, мои протянутые к нему ладони, его испуг и наконец наши слившиеся ладони, а глаза…
— Ну разве это само по себе не более эротично, чем с Чаком, а?
— И несравнимо более подло. — Я выключила телевизор. — Соломон, ты поклялся мне, что сумеешь прекратить все это! Идиотка! Понадеялась на тебя и выкинула вздор из головы…