Семь цветов страсти
Шрифт:
Рут прижималась к остолбеневшему Чаку, пока Дикси как фурия металась по кабинету, заглядывая за шкафы и портьеры.
— Вы еще не поняли, что такое настоящая гнусность? — шептала она в пустоту с жаром свихнувшейся леди Макбет. — Нет, это не то, чем занимались здесь мы!
Она выскочила на балкон и завопила над темным парком:
— Гнусность — это ваши воровские, лезущие в душу глаза!
…Дрожащую и хохочущую Дикси увели в спальню и уложили, заботливо раздев.
— Ну что с тобой, милая? — Рут присела на кровать и взяла ее за руку. — Я ведь только думала подыграть. У меня нет никаких видов на Чака. Если хочешь, я сейчас же уеду.
— Ты еще скажи, что
— Поклянись!
— Правда, правда, дорогая. Клянусь. — Дикси улыбнулась ей. — Иди, согревай свою рыбью кровь.
Рут чмокнула подругу в щеку и поспешила скрыться.
— Позови, если что-нибудь понадобится. Мы будем рядом… И знаешь, твой Чакки — просто блеск! Хотя и без бороды.
Они действительно были рядом. Даже сквозь грохочущую музыку доносились смех и вопли, годящиеся для озвучки горячего интима. Затем парочка, видимо, переместилась на балкон, потому что в открытое окно слышались шепот и вздохи, отчетливо раздававшиеся в ночной тишине. «Мне хорошо с тобой», — шептал прерывающийся женский голос. Бесконечно, одну и ту же фразу, слабея, задыхаясь… «Опять! Этот кошмар будет преследовать меня всю жизнь…» Спрятав голову под одеяло, Дикси кусала губы, затыкала пальцами уши, но голос все звучал, иглой впиваясь в мозг, — «мне хорошо, хорошо, хорошо…»
Вскочив, Дикси перегнулась через подоконник, пытаясь увидеть балкон. Но никого не увидела. Тени от колонн и тишина. Ухает, похохатывая где-то в лесу, ночная птица. В светлое серебро лунного неба врезан грозный силуэт башни. Вот она, Вайстурм — караулит, охраняет, манит…
Проглотив две таблетки снотворного, Дикси уснула и утром с трудом открыла глаза от веселого щебета Рут:
— Извини, голубка, мне надо торопиться к поезду. Ты как? Это вино совершенно сумасшедшее. В него, наверно, подмешаны какие-то галлюциногены — мне такое привиделось ночью!
— Мне тоже. Чак отвезет тебя?
— Да, он уже заводит машину. Здесь всего-то ехать до станции минут двадцать. Максимум через час он вернется к твоим ногам. Ладно, милая, все было великолепно. Если что-то не так, прости. — Рут чмокнула Дикси в щеку. — Вернешься, позвони… Кстати, тут хозяйку искал дворецкий. У вас какая-то сходка в 10 часов.
Она исчезла, а Дикси мигом побежала умываться и, натянув вчерашнее вечернее платье, предстала ровно в десять перед своей прислугой.
Собралось человек десять. Чувствуя себя чуть ли не особой королевской крови, Дикси попросила всех сесть. Помявшись, люди расселись в обитую шелковым штофом мебель. Рудольф, одетый в праздничную, по-видимому, ливрею, сделал общее сообщение, представив дельный отчет о количестве штата, обязанностях и окладе каждого служащего. Дикси уяснила, что самое серьезное место в статье расходов отведено охране. На собрании присутствовал лишь начальник охраны, все его люди несли круглосуточную вахту в пределах главного дома. Кроме того, ценные предметы обстановки, сейфы, картины, как он заверил, снабжены системой сигнализации, в устройство которой могут быть посвящены лишь хозяева — госпожа Девизо и господин из России.
В жилых помещениях работали две горничные, включая Труду, и кухарка. Имелся также садовник с двумя помощниками, шофер и посыльный (сын шофера). Но их приглашали в усадьбу от случая к случаю.
Познакомившись со всеми по очереди, Дикси спросила, довольны ли люди своим заработком, услышав в ответ неопределенное мычание.
— В таком случае, если нет возражений, до вступления в права наследования моего родственника мы оставим
Учитывая, что у нее разламывалась голова и пересохло в горле, Дикси осталась довольна своей тронной речью. Почти Маргарет Тэтчер. После того, как люди разошлись, Рудольф обратился к хозяйке:
— На пару слов, госпожа Девизо. — Он замолчал, опуская глаза.
— Вы недовольны жалованьем, Рудольф?
— Назначенной мне баронессой суммы вполне достаточно. У госпожи Клавдии была щедрая душа… Дело заключается в другом… Я человек старый, очень старый, многое не понимаю и прошу меня извинить… Но такой способ веселиться… устраивать приемы… как бы сказать… был невозможен здесь. Ваши гости, хозяйка…
— Разве дела хозяев касаются прислуги?
— Здесь деревня. Большинство работников и охранников — из местных. Сегодня утром несколько человек… докладывали мне о поведении…
— Рудольф, давайте договоримся: я сохраняю свои привычки, вы и ваши работники — свои. Никому не надо себя принуждать. Кто недоволен — тот уходит. К следующему моему визиту представьте список людей, которых я должна заменить.
Дикси гордо удалилась, вернувшись на место вчерашней вечеринки. В кабинете прибрано, следы разгула исчезли. Букет полевых цветов в тяжелой вазе дышит невинностью, ученые лица джентльменов на портретах мудро-снисходительны, на столике, рядом с откупоренной бутылкой, искрится хрустальными гранями пустой бокал. Она налила немного белого вина, надеясь перебить головную боль. Кто-то сзади обнял ее за плечи и жарко задышал в шею.
— Я давным-давно вернулся. Не хотел нарушать твою парламентскую речь. Курю на балконе, созерцаю владения… Что это там блестит на башне? — Чак вывел Дикси на балкон.
— Кажется, герб на флагштоке. Впрочем, я не разглядела, когда поднималась туда.
— Заберемся вместе, а? — Он значительно посмотрел ей в глаза и подмигнул. — Мне, если честно, на воздушном шаре заниматься любовью приходилось, а вот на исторической башне — нет. Это, наверно, как наркотик…
Дикси решительно отстранилась.
— Ни за что!
— Да почему? Что стряслось? Ты ревнуешь, баронесса?
— Не глупи. Просто у меня бзик. И я боюсь высоты.
— Ладно. Черт с ней, с этой башней! — Он придвинулся к Дикси вплотную. — Я примчался сюда с другого континента, удрал из Мюнхена, выложив кучу денежек за эту тачку, — и все ради тебя! Наша прогулка на яхте засела в моей башке, вернее, даже где-то ниже пояса.
— Вот уж не ожидала! — Дикси попыталась освободить руки, но Чак крепко держал ее запястья, прижимая к стене.
— Пусти, больно.
— Значит, ты не хочешь? — Он налег на нее всем телом.
— Нет!
Наверно, это прозвучало вызывающе. Подобные заявления действовали на Чака как сильное возбуждающее. Мгновенно повернув Дикси лицом к стене, он решительно задрал узкий подол. Сопротивление выглядело жалко, да она решила и не отбиваться — просто гордо принести себя в жертву. В то время как ненасытное животное со смаком насиловало покорную жертву, жертва изучала рисунок обивочного штофа на стене, заклиная себя не поддаваться поднимающемуся возбуждению. Оказалось, противостоять удовольствию столь же нелегко, как порой спровоцировать его. Но она выдержала, думая о предательстве Сола, соглядатаях и подстегивая свой гнев.