Семь лепестков зла
Шрифт:
Так неправильно, с таким алчным интересом, что его мутило и от нее, и от собственных слез и рыданий.
Честно? Ему не было жаль Лизки! Ему было жаль потраченных на нее лет. Несбывшихся мечтаний было жаль. Себя было жаль, опустившегося, потерянного, съежившегося, разгружающего ящики в супермаркете. Это она сделала его таким, что кое кто, такие как толстушка Ирочка, поглядывает на него как на потенциального претендента на ее пухлую руку и отзывчивое сердце.
Нет, Лизка померла, и место ей на том свете такое, какое она
Но что же так больно то?! С чего так сердце заходится, как от беды, которая вот-вот случиться должна. И квартира пугает пыльными гулкими комнатами. И не звонит никто, и в гости не заходит. Хотя кому?! Своих друзей он давно растерял. Тесть с тещей видеть его не хотят. Ненавидят за то, что он остался, а Лизы нет.
– Почему она?! – рыдала теща. – Почему она, а не ты?!
– А я должен был? – скривился Анатолий от ее нечаянных слов тогда.
– Она так мечтала пожить одна, без тебя, – проговорилась теща и тут же поперхнулась своими словами, испуганно ойкнув.
Вот так бывает в жизни: рыла, рыла ему яму, а сама в нее попала.
Анатолий зашел в кухню, заглянул в холодильник. Продуктов было полно, остались после поминок. Тесть с тещей сочли своим долгом с ним поделиться. Из многих полиэтиленовых пакетов несло кислятиной, пропали колбаса, сыр. Он вытащил продукты на обеденный стол, начал разбирать. В результате почти все ушло в мусорку. Остались несколько яблок, два помидора, вакуумная упаковка селедки и брусочек сыра, завернутого в фольгу. Это Ирочка упаковывала, он точно помнил.
Он вскипятил чайник, заварил кофе с сахаром, отрезал от сыра ломоть, толщиной в палец, начал жевать. Глоталось с трудом, кофе был противный, кислый. Это ему на выгрузке презентовали. Понятно, путевого то не дали бы! Ну, ничего, пускай теперь без его мышц как нибудь обходятся. Уволился он. Уже три дня как уволился. Вот еще пару дней, и пойдет на биржу. Пора, пора ему возрождаться из пепла. Правильнее, из пыли, в которую его Лизка превратила. Она любила повторять, что он пыль у ее ног. Теперь как?
Кое-как дожевав, он выплеснул остатки кофе в раковину. Вымыл чашку, поставил в сушку и пошел бриться. Нужно было сегодня купить хоть что то из еды. А то с таким изможденным видом его на порог ни одной фирмы никто не пустит. И пару рубашек еще приобрести, джемпер какой нибудь универсальный, серый или лучше черный, подходящий подо все. И штаны. Ботинки послужат пока. Почистит, шнурки поменяет и походит еще. Да, еще надо будет подстричься. Кудряшки уже на воротник лезут, над ушами топорщатся. Это раньше они смотрелись воздушно, объемно, теперь – неряшливо и ни к чему.
Брился он долго. Лезвие было старым, тупым. Он порезался возле уха и оставил глубокую царапину на подбородке. Вымыл волосы мылом, зачесал назад, побрызгался Лизкиными духами с сильным мужским амбре. Она их купила на распродаже и почти не пользовалась, вечно морщила носик
Исчезла, господи, исчезла из глаз мутная пустота. Появился блеск, если не сказать, что и радость появилась тоже, и надежда.
Долго, до блеска чистил старенькие ботинки. Обулся, потопал. Левый каблук немного проседал, но ничего. Это заметно только ему, при ходьбе. Со стороны совсем ничего не видно. Со стороны он высокий, худощавый, свежевыбритый, аккуратно одетый, тщательно причесанный молодой человек. Ему и всего то, боже мой!..
Ему и всего то двадцать восемь лет.
– Жизнь, Толян, только начинается! – подмигнул он своему отражению в темном стекле дверцы посудного шкафа. – Ты молод, одинок, жильем обеспечен. Жилье упаковано всем необходимым. Осталось найти работу и тогда…
Он мечтал всю дорогу до супермаркета. Мечтал в магазине, толкая тележку с продуктами перед собой. Мечтал по дороге домой. Потом продолжил, рассовывая продукты по полкам холодильника, наглаживая дешевые рубашки и развешивая их на вешалки. Ему так это понравилось – мечтать! Это казалось таким возможным, таким близким и реальным, что Лизкина смерть и скорбь, которую он должен был испытывать, отодвинулись куда то далеко-далеко. За пределы его дома, его города, его вселенной.
У него все получится! Все!!!
Вот он – простой клерк в тесной келье из пластика, рьяно молотит пальцами по компьютерной клавиатуре, делает пометки в блокнотах, лепит стикеры с памятками на стены, на монитор, на тонкую перегородку, выполняющую роль хлипкой двери. Их много, этих памяток! Их дюжина! Потому что у него куча заданий! Он умен, он востребован. И…
И вот он – уже начальник отдела! Он выбился в люди! Он справился! Но он не останавливается на достигнутом. Он движется дальше! К креслу управляющего! У него шикарная машина, красивая, умная, тактичная девушка рядом на сиденье. Она смотрит на него влюбленными, благодарными глазами. Она то уж точно никогда не позволит себе издевательский смех в его адрес!
Звонок в дверь застал Толика над гладильной доской. Он пытался реанимировать старые студенческие портки, испорченные неумелой Лизкиной стиркой. С одной штаниной вышло замечательно. Вторая вертелась, как живая, не желая складываться шовчиками вровень. И стрелка в результате выходила кривая.
Он потел, нервничал и не хотел отвлекаться, поначалу подумал даже, что кто то ошибся дверью. Надеялся на это. К нему то никто не ходил. Но звонок в дверь прозвучал еще и еще раз.
– Тьфу ты! – плюнул Толик в сердцах. Осторожно поставил горячий утюг на подставку, отключил его и пошел к двери.