Семь лепестков зла
Шрифт:
– Заплачено??? Кем???
– Тем, кто пожелал, чтобы у тебя было алиби на момент убийства твоей жены.
– Убийства??? Но как… Я ничего не понимаю!!! Я то тут при чем?! Я был пьян!!! Я спал весь день на складе!!!
– Да, Толя! Да!!! Ты был пьян, и поэтому ты не помнишь, как пьяный угнал машину, как сбил свою жену насмерть, как потом добрался обратно и залег на складе как ни в чем не бывало. Ты был пьян и спал, но не весь день, дорогой! Тут вот… – она снова постучала по узкому свертку пальцем. – Тут находится свидетельство всех твоих злодеяний.
– Свидетельство… Злодеяний! Бред какой то!!! – пробормотал он, ничего не
Вскочил, подлетел к гостье, выхватил у нее сверток, освободил от бумаги и обнаружил там коробку с диском. Еще шаг в сторону. Там на красивой подставке из темного стекла стоял телевизор с плеером. Вставил диск, включил все. Дождался, пока диск загрузится, и следующие пять минут рассматривал фотографии.
Он перелистывал их снова и снова, увеличивал, уменьшал, разворачивал под разным углом. Но ничего не менялось! Изображение, как его ни ворочай, не могло поменяться. На снимках был он. В своей рабочей одежде, в своих ботинках, кепке, нелепых темных очках, чтобы мусор от товара не летел в глаза. Вот он стоит возле приоткрытой двери на склад и тяжело опирается о ручку. Невооруженным глазом было видно, что он в стельку пьян. Следующий снимок – он возле машины, чужой странной машины с затемненными стеклами. Потом – он садится в нее. Следующий – он из нее вылезает. Потом он стоит рядом с такси! Он ехал на такси, идиот? Его же могут опознать! И снова возле склада. Снова неуверенно стоит…
– Это все? – спросил он задушенным голосом.
– Нет, там есть еще один файл, дорогой. Он звуковой, – она улыбнулась кротко, одними губами. – Следует слушать, убавив звук. Знаешь, в настоящее время даже у стен есть уши.
Он энергично переключился, убавил звук и тут же услышал себя: «Это ужасно! Я убил Лизу!!! Я убил свою жену!!! Это невозможно!!!»
Он орал с надрывом, надсадно, со страхом и горечью. И это точно орал он. Он узнал свой голос. Но не помнил, когда и кому он признавался в убийстве. Наверное, этой страшной женщине, смотревшей теперь на него, как кошка на сметану, – плотоядно, с довольной сытой улыбкой. Но это точно он признался в убийстве своей жены. И точно он садился в машину, похожую по описанию на ту, которая сбила Лизку.
– Что? – Он обхватил голову руками, водрузив локти на разъезжающиеся коленки. – Что вы хотите?! За молчание… Денег?
– Денег? – Она рассмеялась. – Я не бедна, Толя.
– Тогда что?!
Взгляд его метнулся в сторону приоткрытой двери спальни, где острием вверх торчал тяжелый утюг на гладильной доске. Что, если ему сейчас…
Нет!!! Он не может! Он не вынесет вида мертвого тела в своем доме. Мертвого с размозженной головой. Брызги крови повсюду. Нет!!!
Да и наверняка соседка позаботилась о собственной безопасности и заготовила кучу копий! Шантажистка чертова!!!
– Я богата, Толя, но я одинока, – промурлыкала она и тяжело полезла из кресла. – Очень одинока! Мне не хватает в жизни такого вот милого, славного, сговорчивого мальчугана.
– Сговорчивого насколько?
Он так перепугался, что полез с ногами на диван. А что, если она задумала сделать из него профессионального киллера?! Что, если он должен будет по ее указке убивать?! Он не сможет, не сможет, не сможет!
Но то, что она ему предложила, повергло его еще в больший шок.
– Что-о-о??? – выдохнул он осипшим от настоящего животного ужаса голосом. – Я не ослышался???
– Нет, дорогой, все так. Ты все правильно понял.
Она
– Ты будешь моим послушным мальчиком, моей тенью, моим слугой, моим любовником и сыном. Ты будешь только моим! И будешь делать все, что я тебе велю…
Глава 9
– Ну хорошо, чего ты хочешь? Ну хочешь, я приеду?
Голос матери в трубке звучал устало. Но Альбина как никто знала: усталость наигранная. Как и сочувствие, как и жалостливость, которые мать из себя давила через великую силу. Ей хотелось играть роль великодушной и жертвенной. Наверняка рядом были слушатели. Может, ее муж. Может, его друзья. Может, кто то из соседей. Мать потом положит трубку и выдохнет со слезой:
– Бедная, бедная девочка! Сколько раз просила ее переехать ко мне!
Она не просила. И не звала с собой, когда уезжала. И вообще, они давно стали чужими друг другу. Зачем Альбина ей позвонила сегодня? Сама не знает. Может, потому, что больше звонить было некому? Подруг не было. Нет, знакомых много. Но таких вот подруг закадычных, про которых показывают красивые истории по ящику, не было. Парня не было тоже. Был Михаил Иванович, но он теперь тоже был. Она обидела его своим бегством в отпуск. Обидела настолько, что он уволился и не позвонил ей с тех пор ни разу. И она не звонила. Ему было обидно. Ей было стыдно.
Но она не смогла бы объяснить ему, почему удрала в отпуск! А она именно удрала! Потому что ее душили слезы. Потому что она задыхалась от горя. Потому что не хотела никого видеть! Особенно этого поручика, то есть капитана Иванцова. Какой же противный тип! Ну какой противный! Надо придумать такую ересь!
Будто она снабжала Владика Сиротина горячими сведениями. И он мчался на место происшествия, опережая полицию. И будто делала она это ради одной-единственной цели: вернуть Владика!
Такое мог придумать только отвратительный, испорченный человек. Таким Иванцов и был, наверное. А еще он был сильно избалован женщинами. Избалован их согласием на все, на все. А как только он получил от нее отказ, так его и переклинило. И он начал плести вокруг нее какие то сети.
Глупо! И нечистоплотно!
Ему так даже начальник отдела сказал, когда он к нему сунулся с доносом на Альбину.
– Тебе заняться, что ли, нечем, Серега?! Ты совсем, что ли, с дуба рухнул?!
– А что? Запросто могло такое быть!
– Ты можешь настаивать на своем столько, сколько тебе хочется, но от девки отстань! – уже приказал ему начальник. – Я еще могу поверить, что она ему инфу сбросила, опять же по закрытому вопросу. Но чтобы она каким то образом была причастна к его гибели!.. Такое предположить мог только идиот, извини!
– А что? А почему? – настырничал Иванцов и от досады кусал губы.
У него не выходило прижать Парамонову. Не выходило заставить ее просить, скулить, унижаться. Это плохо.
– Да потому что журналист сам разбился! И запись с камер есть, мимо которых он летел, как сумасшедший. Там козырек его кепки торчит, явственно видно.
– А чего летел то?
– Теперь никто не скажет, – с облегченным вздохом начальник пожал плечами.
– А где был с того момента, как от нас вылетел, и до того момента, как улетел с дороги?