Семь мужей Эвелин Хьюго
Шрифт:
Планировалось, что я буду являть две противоположности, сложный образ, который трудно разгадать, но за который легко ухватиться. Мне предстояло быть одновременно наивной и эротичной. То есть я как будто была слишком цельной, чтобы понять нездоровые мысли, возникающие у зрителя, когда он меня видел.
Чушь, конечно. Но воплотить такой образ было нетрудно. Иногда я думаю, что различие между актрисой и звездой в том, что звезде комфортно быть такой, какой ее хочет видеть мир. И я чувствовала себя комфортно, будучи
– Как насчет Амелии Доун? По-моему, звучит неплохо, а?
Мы сидели вдвоем в его офисе, он – за столом, я – в кресле.
Я подумала.
– Что-нибудь с инициалами Э.Х? – Мне хотелось получить что-нибудь поближе к имени, которое дала мама, Эвелин Эррера [12] .
– Эллен Хеннеси? – Он покачал головой. – Нет, слишком консервативно.
Я посмотрела на него и предложила то, что придумала прошлой ночью, но с таким видом, будто придумала только сейчас.
12
По-испански фамилия Эррера – Herrera.
– А как насчет Эвелин Хьюго?
– Отдает французским. – Гарри улыбнулся. – Мне нравится.
Я встала и пожала ему руку, а когда уже взялась за ручку двери, Гарри остановил меня.
– Еще один момент.
– О’кей.
– Я прочитал твои ответы в опроснике. – Он смотрел мне в глаза. – Ари очень доволен твоими успехами. Считает, что у тебя большой потенциал. Студия полагает, что было бы полезно, если бы ты встретилась кое с кем, появилась в городе с парнями вроде Пита Грира и Брика Томаса. Может быть, даже с Доном Адлером.
В «Сансете» Дон Адлер был самым популярным актером. Его родители, Мэри и Роджер Адлер, блистали в кино в 30-е. Дон принадлежал к голливудской элите.
– Что, какая-то проблема? – спросил Гарри. Он не стал упоминать Эрни, потому что знал – в этом нет необходимости.
– Никаких проблем, – сказала я. – Абсолютно.
Гарри кивнул и протянул мне визитку.
– Позвони Бенни Моррису. Он адвокат. Занимался разводом Руби Рейлли и Мака Риггза. Он поможет все уладить.
Придя домой, я сказала Эрни, что ухожу от него.
Он проплакал шесть часов подряд, а потом, уже под утро, когда я легла рядом с ним, сказал:
– Bien [13] . Если ты так хочешь.
Студия дала ему расчет, а я оставила прочувственное письмо, написав, как мне больно покидать его. Все это было неправдой, но я чувствовала, что обязана закончить наш брак тем же, с чего начала – притворными словами любви.
Я не горжусь тем, как обошлась с ним, причинила ему боль, и это далось мне непросто.
13
Хорошо (исп.).
Но
Как я могу осуждать четырнадцатилетнюю девчонку, которая делала все, что в ее силах, чтобы вырваться из города? И как я могу судить восемнадцатилетнюю девушку, которая вырвалась из брака, когда это стало возможно и безопасно?
В конце концов Эрни женился на женщине по имени Бетти, подарившей ему восьмерых детей. По-моему, он умер в начале 90-х, успев многократно стать дедушкой.
Полученные от студии деньги Эрни внес в качестве первого взноса за дом в Мар-Виста, неподалеку от студии «Фокс». Больше я о нем не слышала.
Так что, если судить по пословице, что все хорошо, что хорошо кончается, то можно сказать так: нет, я не жалею.
– Эвелин, – говорит Грейс, входя в комнату. – У вас через час обед с Ронни Билманом. Просто хотела напомнить.
– Ах да, верно. Спасибо. – Грейс выходит, и Эвелин поворачивается ко мне. – Продолжим завтра? В то же время?
– Да, отлично. – Я начинаю собирать вещи. Пока сидела, моя левая нога затекла, и теперь я постукиваю ею по полу, стараясь привести ее в порядок.
– Как, по-твоему, пока идет? – Эвелин поднимается и идет меня провожать. – Сможешь из этого сделать историю?
– Я могу сделать все.
– Вот молодчина, – смеется Эвелин.
– Как дела? – спрашивает мама, когда я отвечаю на звонок. Вопрос общий, но я понимаю – она хочет спросить: как ты живешь без Дэвида?
– Нормально. – Я кладу сумку на диван и иду к холодильнику. Мама в самом начале предупреждала, что Дэвид, возможно, не самая лучшая для меня пара. Мы встречались с ним несколько месяцев, прежде чем я привела его домой на День благодарения.
Ей понравилось, что он вежливый, что помог накрыть на стол и убрать потом посуду. Но утром, прежде чем он проснулся в наш последний день в городе, она спросила, связывает ли нас с Дэвидом что-то значимое. И добавила, что не «видит этого».
Я заметила, что ей и не нужно ничего видеть и что я это чувствую.
Но ее вопрос застрял у меня в голове. Иногда он звучал шепотом, иногда отдавался громким эхом.
Позвонив ей, чтобы сказать, что мы обручились – примерно через год после самого события, – я надеялась, что она поймет, какой он добрый, как беспроблемно он вошел в мою жизнь. С ним все было легко, все получалось без усилий, и в те дни это представлялось такой редкостью, такой ценностью. И все равно я беспокоилась, что она снова заговорит о своих опасениях, напомнит, что я ошиблась.