Семь незнакомых слов
Шрифт:
Город встретил нас метелью, снежной пеленой. Крупные хлопья неслись в косом полёте, клубясь под ударами ветра, цепляясь за землю, наметая сугробы.
— Добро пожаловать юг, — скромно сказал я. — Сейчас попробуем взять такси.
Вскоре выяснилось, что нам не уехать. Легковые авто, покидая низинный район вокзала, натужно ползли вверх по склону, троллейбусы пробуксовывали, создавали наледь и застревали на месте один позади другого. Вскоре образовалась длинная вереница троллейбусов — пустых спереди и еще заполненных пассажирами в хвосте; постепенно пассажиры теряли надежду на дальнейшее продвижение и выходили на улицу, чтобы довериться иному транспорту.
Но иного транспорта не было. На остановке
— Чего ждать, — согласилась она. — Нам далеко?
— Километров пять.
— Это немного.
— Может быть, шесть, — я умолчал, что идти придётся всё время вверх.
Растяпе перед поездкой купили небольшой чемодан — в отличие от чемоданов советского производства у него имелась выдвижная ручка и небольшие колёсики. Растяпа гордо катила его по коридору общежития, по мраморному полу метро и сухому асфальту под дебаркадером московского вокзала. Сейчас от колёсиков не было никакого проку: они утопали в снегу и отказывались вращаться, оставляя за собой две вспаханные бороздки. Пришлось чемодан у Растяпы забрать. Моя собственная, повешенная на плечо, сумка норовила съехать с бока вперёд, к животу, мешая идти.
Первая часть подъёма, как самая крутая, представлялась наиболее сложной для восхождения, и отчасти такой и оказалась. Иногда, занося ногу для шага, я на несколько секунд зависал в таком положении, преодолевая встречное сопротивление ветра. Поначалу это было смешно и походило на игру. Если Растяпа на полшага отставала, то подталкивала меня сзади, если опережала — протягивала руку и тащила, как на буксире. Но несколько раз нога проскальзывала, и я едва не падал. Ветер продувал насквозь наши вязанные шапки — мы накинули капюшоны, но их всё время скидывало назад.
По правую руку шёл склон в парк долины Роз, к последнему из трёх озер. По левую — небольшой пустырь. Когда мы остановились отдохнуть, я — чтобы отвлечь Растяпу от трудности пути — попытался включать гида, показывающего достопримечательности, хотя и понимал, что сейчас мой рассказ — ни к селу, ни к городу. Ничего особенного взгляд приезжего, особенно в такую погоду, здесь не увидит — для того, чтобы окружающие виды вызывали интерес и какие-то чувства, в них надо прожить не один год. Растяпа слушала, кивала, пыталась проявлять искреннюю заинтересованность, но было видно, что ей уже хочется поскорей прийти. Порой она, напоминая недавние суетливые времена, порывалась мне помочь — хваталась за ручку своего чемодана, чтобы тащить его вместе. Я отгонял её, как свирепое белое пугало надоедливую сороку.
Вскоре Растяпины ресницы покрылись инеем — словно она их накрасила жирным слоем белой туши. Так с ней всегда случалось на морозе. Выросший в холодных краях Севдалин с подобным эффектом сталкивался не впервые, на меня же он поначалу производил жутковатое впечатление — в Растяпе появлялось что-то от представительницы потустороннего мира.
— Замёрзла?
— Н-нет, — ответила она, слегка постукивая зубами от холода. — Чуть-чуть.
Мы выбрались из самой низины и оказались на открытом месте, на самом ветру — он дул в лицо, расстреливая снежными хлопьями, которые липли к одежде и вовсе не казались мягкими и пушистыми, как бывает обычно. Начинало темнеть. За час мы прошли километра три, и я с преувеличенной бодростью констатировал: ну вот, половину уже одолели.
— Только половину? — протянула Растяпа разочарованно, но тут же взяла себя в руки и заговорила с преувеличенной бодростью: — Придумала: давай идти задом наперёд.
— Упадёшь, — предупредил я.
Она и вправду чуть не упала — ноги поехали вперёд. Мне пришлось сделать рывок вперёд и удержать её, но спасительное действие имело свою цену — ремень оторвался от сумки, и теперь её предстояло нести за ручку.
Дорога повернула направо, на какое-то время
Непредсказуемо захотелось есть. Мы недавно перекусили в поезде, и чувству голода, казалось, взяться неоткуда. Его разрастание походило на взрыв в замедленной съёмке — с очень условной постепенностью. Только что — почти незаметное посасывание в желудке, и вот оно уже стремительно проникает во все закоулки тела. Я оглянуться не успел, как уже был готов проглотить слона.
Далее спокойный участок закончился. Дорога, постепенно сворачивая влево, пошла дугой вверх. Жилые дома отступили от проезжей части вглубь квартала, уступая место большому, на несколько дворов, скверу с дорожками, скамейками и детской площадкой. С другого бока в десяти шагах от тротуара начинался крутой спуск по склону. Мы вновь оказались на открытом возвышении. Порывы ветра не заставили себя ждать: они приветствовали нас, как потерявшуюся и вновь обнаруженную дичь — колотя в лицо снегом, проникая в рукава и за пазуху. При остановках вспотевшая спина сразу начинала стынуть. Растяпе, по-видимому, было не слаще.
— Д-д-давай п-п-погреемся, — предложила она.
Её белые пушистые ресницы стали ещё гуще.
— Д-д-давай. А к-как?
— С-с-спрячемся в д-домик.
Растяпа привстала на цыпочки и обхватила мои плечи. Я слегка согнул ноги и обнял её за талию. Наши капюшоны сомкнулись. Внутри «домика» царила темень — я не видел Растяпиного лица, но чувствовал её дыхание. Мы соприкоснулись холодными носами и синхронно хихикнули.
Я подумал: до чего нелепо мы, наверное, смотримся!.. Этот мысленный взгляд со стороны на две прижавшиеся друг к другу фигуры, всё прояснил и всё изменил. Внезапно меня накрыло волной нежности. В огромном, занесённом снегами мире — не столько понял, сколько увидел я — ближе Растяпы у меня почти никого нет, и сам я мало кому, кроме неё, нужен. Она последовала за мной в пургу-метель, хотя могла остаться в Москве и сейчас сидела бы в тепле — пила бы горячий чай с бутербродами и горя б не знала. Последовала и не похоже, что жалеет о своём решении — не ноет, не раздражается, пытается помочь. Куда бы ни забросила нас с ней жизнь, она готова идти рядом без жалоб и упрёков — и это одно из самых главных знаний, которые мне следовало получить на своём веку, важней истории, юриспруденции и других наук.
— Ж-ж-женька, — громко прошептал я, — я те-те-тебя х-х-хочу.
Молчание.
— Р-рас-т-тяпкин?
— Аг-г-га, — ответила темнота её голосом, — п-по-пора.
До конца пути мы ещё несколько раз прятались в «домик» и предавались разврату, соприкасаясь стылыми губами. Подмороженные поцелуи не добавляли сил, но создавали видимость веселья и таинственным образом сокращали время пути, делая его менее заметным.
Сил, впрочем, хватило, чтобы, окончательно продрогнув и сильно устав, добрести до дома. Перед входом в подъезд мы ликующе обнялись — как отважные покорители ледяной пустыни, которые наконец-то достигли Северного полюса, где теперь могут согреться и поесть.
Я предупредил родителей, что приеду с другом, но не уточнил, с кем именно. Они полагали, что другом окажется парень, и появление Растяпы повергло их в радостный ступор.
— Ну, наконе-е.., — воскликнула мать, распахивая дверь, и запнулась.
— Вот и мы, — сказал я.
Мама всплеснула руками:
— Кто это у нас такой замёрзший-замёрзший? Лапонька моя, проходи, проходи скорее! Ах, ты моя бедная! — она схватила Растяпу за руки, втягивая её в прихожую, и тут же обернулась назад: — Илья, Илья, смотри, кого сын привёз!