Семь незнакомых слов

Очеретный Владимир Владимирович

— А какой второй? — я польщённо улыбнулся. — Сюрприз?

— Второй: тебе ничего нельзя поручить, ты под конец всё испортишь! — Димка возмущённо вознёс руки к небу. — Мы с Шумом думали: у тебя котелок варит, а он совсем не варит… Зачем ты оставил мадмуазель и полез на ту вышку? Ты что — десантник?

— Да откуда ж я знал? — досадливо отмахнулся я. — Просто захотелось…

— Нет, но — зачем?..

Димка счёл делом своей профессиональной чести провести заочный психоанализ Вероникиной души и тонкими линиями набросать её психологический портрет.

Он заставил меня вспоминать подробности — разговоры, Вероники интонации и выражения лица. Скрестив руки на груди и ухватив себя за нижнюю челюсть, он, прозревая тайное, понимающе кивал, задумывался, иногда переспрашивал: «Значит, она так и сказала про себя: эта гадкая Вероника? Угу, понятно», «Значит, она сказала, что жалела тебя? Угу, понятно».

— Судя по всему — у неё строгие родители, — изрёк он, наконец, значительно проведя рукой по своей кучерявой шевелюре.

— Причём тут родители?

— Как это причём? Родители задают поведенческий тип, а Фрейд вообще считает…, — Димка поведал нам про комплексы Эдипа и Электры, о которых мы понятия не имели.

— Давай наваляем этому извращенцу, — предложил я Васе, кивнув головой на Зимилиса.

— Ага, — согласился он.

— Я вас умоляю, — Димка смотрел на нас снисходительно, — к вашему сведению, тупицы, Фрейд давно умер. Как вы ему собираетесь навалять?

— Зёма, — сурово произнёс Шумский, — ты иногда такое скажешь — блевать охота! Убить отца, переспать с матерью… Ты лучше ничего не мог придумать?

— Извращенец, — повторил я. — Вот сюрприз так сюрприз: мы и не знали, какой ты извращенец!

— А что я такого сказал? Только то, что Вероника слишком быстро тебе отдалась, а ты её оставил наедине с не радужными мыслями. О чём, по-твоему, она стала думать, когда ты полез наверх? «Ай да я, какого парня охмурила?» Обломайся! Она стала думать: этого типа я ещё вчера знать не знала, он мне цветов не дарил, по киношкам-кафешкам не водил, про любовь не говорил — на фига же я ему дала? И что он теперь обо мне подумает — что я готова дать первому встречному?

— Вот-вот, — Вася, соглашаясь, закивал головой. — Часок покатал на лодке и нате-бросьте — поволок в сосны. Мы с Зёмой тоже умеем грести, но нам прекрасные незнакомки почему-то не предлагают посмотреть их грудь. Несправедливо, верно, Зёма?

— Думаю, твоя Вероника — эмоциональная и, так сказать, увлекающаяся натура, но у неё сильно развиты понятия «правильно-неправильно». Сначала она поддалась порыву, а потом вступили в силу социальные установки, связанные с воспитанием, и она стала себя корить за нравственное падение, въезжаешь?

— Ну, въезжаю, — сказал я. — Дальше-то что?

— Она просто сбежала с места преступления — как все преступники. Ты же понимаешь, это не я так говорю «место преступления», это она так подумала.

— Нет, я про то, что ещё дальше — она теперь не захочет со мной видеться, как думаешь?

— Не знаю, — Зимилис сочувственно вздохнул, — у меня мало информации. Если бы я сам мог поговорить с ней хотя бы полчаса, тогда можно было

сказать точней. Вообще-то преступников иногда тянет на место преступления, но не уверен, что твоя Вероника относится к такому типу людей.

— Так думаешь — нет?

— Всё может объясняться совсем по-другому, — утешил меня Вася, — гораздо проще. Вдруг ей в туалет сильно приспичило, а тебя она ещё стесняется, чтобы сказать. Или ей не хотелось, чтобы ты её до дома провожал.

— Почему?

— Откуда я знаю! Может, она живёт в таком районе, что тебе на обратном пути могли накостылять? Всё может быть...

Мы строили догадки ещё несколько дней. Втайне меня страшила одно предположение и, наконец, я решился его озвучить:

— А вдруг… вдруг ей не понравилось?

Вася с Димкой переглянулись. Они не знали, что сказать.

— А сам ты что думаешь?

— Как чувствуешь?

— Не знаю, — помялся я, — я ничего такого не заметил. Но вдруг?

— «Вдруг» — не считается, — убеждённо сказал Вася. — Не накручивай себя.

В начале августа мы всей семьёй по обыкновению собирались в Балабановку, на море.

— Это тебя, — мама передала мне телефонную трубку и, намекая на всё сразу и ни на что в отдельности, сообщила отцу: — Это уже не твои любовницы. Уже — его.

Отец, как бы соглашаясь, развёл руками и философски вздохнул.

— Смешно, — признал он. — Это ты смешно сказала.

Я чуть свысока хмыкнул, но, услышав голос Вероники, поспешно повернулся к родителям спиной.

— Привет, — произнесла она немного нараспев. После короткой паузы последовало поясняющее: — Это я.

— Привет! — я заторопился, словно связь в любой момент могла прерваться. — Ты куда пропала? Ты где?

Показалось, она вздохнула с облегчением.

— Как дела?

— Дела? — переспросил я. — Нормально. Да что дела… Ты где?..

— Здесь.

Мы договорились о встрече — через час, в парке Победы.

Мать провожала меня взглядом «Ну, вот: я так и знала».

— Только не допоздна, — предупредила она. — Ты ещё вещи не собрал.

По пути я лихорадочно сочинял оправдательную речь. Мне предстояло признаться: в прошлый раз я слегка завысил свой возраст, но в этом нет ничего страшного, потому что… потому что… Эту речь я собирался обдумать в тонкостях и довести до блеска к сентябрю. А она понадобилась раньше.

На углу парка Победы я купил у торговцев цветами букет астр и встал у Триумфальной арки, под часами. Место оказалось неудачным — слишком жарким. Часы на арке показывали четыре часа дня, солнце пекло, а раскаленный асфальт площади Победы ещё больше поддавал жару. Я курил и нервно смотрел по сторонам.

Она появилась — в лёгком цветастом платье и с прежней косичкой. Я пошёл навстречу и с ходу попытался поцеловать: в последний момент Вероника подставила щёку и легким движением высвободилась из объятий.