Семь незнакомых слов

Очеретный Владимир Владимирович

Такие люди не годились на роль народных вожаков и руководителей восстания — ни по нравственным, ни по волевым, ни по умственным, ни по организаторским качествам. Они лишь призвали на напрасную гибель сотни отчаявшихся людей.

Главное же: на стороне Ельцина выступил победивший в Холодной войне Запад. Вопреки публичным заявлениям либеральные реформы не подразумевали строительство процветающей экономики. Они создавали механизм взимания контрибуции с побеждённых и утверждали проигравшую сторону в статусе не способного к сопротивлению бессрочного плательщика дани. В этом и только в этом заключалась их истинная цель.

Управление колониальными де факто территориями поручалось узкой прослойке выгодоприобретателей нового положения — крупным собственникам, которых теперь предстояло создать путём тотальной

приватизации, декоративному политическому классу и верхушке силовых ведомств, предоставив им возможность для коррупционного обогащения — с последующим выводом денег в западные банки. Наличие заинтересованной управляющей прослойки придавало существующему порядку видимость независимости и гарантировало его защиту надёжнее, чем присутствие иностранных войск.

Воспрепятствовать уничтожению экономики и выкачиванию громадных ресурсов в тот момент, когда на Западе приготовились десятилетиями осваивать то, что они считали своей законной военной добычей, означало — начать новую войну на несопоставимо худших условиях, чем были у СССР в конце 1940-х. Отыграть эпическое поражение всего соцлагеря, со всеми войсками Варшавского договора, одной лишь победой в городских стычках в пределах Садового кольца, было заведомо невыполнимой задачей и несбыточной мечтой — блоку НАТО, в лице колониальной администрации, которую и возглавлял Ельцин, пытались противостоять несколько тысяч практически невооружённых и плохо организованных людей.

Независимо от того, насколько это осознавал сам Борис Николаевич, он пытался действовать примерно так же, как древнерусские великие князья, которые исправно отсылали дань в Орду и подавляли внутреннюю оппозицию, ратующую за военное решение вопроса при отсутствии предпосылок для победы. Теперешнее положение отличалось в худшую сторону тем, что потомки Чингисхана не лезли во внутреннюю жизнь покорённых народов, тогда как завоеватели последних времён стремились закрепить свой успех тотально. Двух лет после распада СССР хватило Западу, чтобы взять под свой контроль ключевые политические и экономические структуры России, в том числе основные СМИ, — тогда как у Верховного Совета отсутствовала какая-либо внешняя поддержка, и, следовательно, не было ни малейшего шанса удержать ситуацию в стране от сваливания в хаос. Захват власти в столице, вопреки расхожему постулату, в этом случае не дал бы депутатскому корпусу ровным счётом ничего: наиболее вероятным ответом Запада стал бы новый «парад суверенитетов» — только теперь, в отличие от 1991-го года, о своей независимости заявили бы уже не Союзные республики, а, как минимум, Урал, Сибирь, Дальний восток и ряд национальных автономных республик. Нет сомнений, что появление новых государств было бы моментально признано «мировым сообществом».

А пока вокруг здания Верховного Совета на Краснопресненской набережной, которое в обиходе стали называть Белым Домом, выставили вооружённое оцепление, установили бетонные блоки и уложили кольцами колючую проволоку Бруно: Верховный Совет готовился к осаде — на тот случай, если войска подконтрольные президенту пойдут на штурм. На площадях и улицах в центре Москвы возникали митинги: приверженцы одной и другой сторон собирались для выражения решимости низвергнуть противников.

В институте, где мы учились на юристов, политические разговоры были временно запрещены административной волей сверху. Директриса выступила перед каждым факультетом с короткой внушительной речью. Её смысл сводился к тому, что в это трудное время наш общий долг — сделать всё для сохранения учебного процесса и избежать дестабилизации. На переменах разговоры всё же возникали, но до споров дело не доходило — подавляющее большинство наших однокурсников болело «за демократию». Если и были редкие сторонники Верховного Совета, то они помалкивали. Впрочем, и горячих приверженцев демократии (профессор Трубадурцев назвал бы их восторженными) набралось человека три. В целом, старались держаться так, будто ничего не происходит.

— А мы за кого? — осторожно поинтересовалась у нас Растяпа.

Без рентгена можно было определить: сама она (как и многие в общежитии) на стороне тех, кто выступает против шоковых реформ и говорит о страданиях народа.

— За ЦСКА, — ответил я. — За кого выступит армия, тот и победит.

А армия пока предпочитает не вмешиваться.

Севдалина подобные разговоры, видимо, задевали за живое — теребя какую-то чувствительную струну его мировоззрения.

— С чего ты взяла, что политики — хоть те, хоть другие — хотят сделать тебя богатой и счастливой? — он направил в Растяпу скептический взгляд. — Ты им родственница, подруга детства — кто?

— Ну, а как? — растерялась она.

— Да вот так, — пожал он плечами. — С чего ты взяла, что они в принципе на что-то способны — даже если захотят? Ты как будто не в Советском Союзе росла! Помнишь, коммунисты «Продовольственную программу» принимали — и? Полки в магазинах стали ломиться от продуктов? Чёрта лысого: наоборот, всё исчезло.

— Но тогда хотя бы зарплату платили, — еле слышно пролепетала Растяпа, стыдясь, что косвенно жалуется на бедность. — А сейчас задерживают по несколько месяцев. И на неё ничего не купишь…

Сева вздохнул, сокрушённо помотал головой и, немного подумав, спросил Растяпу, видела ли она когда-нибудь фарфоровых слоников.

— Каких слоников? — не поняла она.

— Раньше таких покупали, — объяснил он, — на комод ставить. У моей бабушки были. Кому-то они нравятся, кому-то нет. Здесь та же схема. Какая разница, за кого?.. Наши мнения ничего не значат — как те слоники. Их хоть ставь на комод, хоть убирай — ничего в мире не поменяется. Они — так, для красоты. Ты можешь считать, что бесполезное мнение — зашибенное украшение. На здоровье — я не против. Только не спрашивай, почему и я такое же не ношу.

— Забудь про «власть принадлежит народу», — посоветовал я. — Это полная туфта. Власть принадлежит тем, кому принадлежит в данный момент, и больше никому. Всегда так было. То, о чём ты говоришь, — только способ придать власти вид законности. Сидя на штыках, править неудобно. Нужны правила, которые признаёт абсолютное большинство, чтобы не было постоянной войны всех против всех. Скажем, приходит какой-нибудь Рюрик, завоёвывает Киев, сажает в нём на правление своего сына Игоря, приставив дружинника Олега, и идёт грабить дальше. Но через двести лет надо объяснить, почему княжить должны Рюриковичи, а не представители других родов. Вот и выдумывают легенду, будто киевляне, создав довольно успешный город, оказались настолько глупы и упёрты, что не смогли договориться, кому из них этим городом управлять. Зато каким-то чудом договорились позвать чужака: «приходите и володейте нами» — словно наперёд знали, что этот чужак станет хорошим правителем, а не обдерёт их, как липку. И так было везде — только вид легитимности менялся. В древности цари придумывали, будто они — потомки богов или легендарных героев, римский император носил титул «божественный», египетские фараоны тоже себя объявляли богами, китайцы придумали Небесный Мандат, который выдаётся для правления конкретной династии. И тогдашним людям такое обоснование права на власть казалось убедительным. Наши придумали «призвания варягов». Когда папа Римский стал короновать германских вождей, появилась концепция монархов, как помазанников Божьих — ещё один вид легитимности. Потом он перестал работать, и начали говорить, что источник власти — народ. «Глас народа — глас Божий». Вот за это сейчас и идёт борьба. Не за наши сытые желудки, а за власть. Обеим сторонам для захвата власти нужна военная сила — с неё начинается любое государство. Каждая сторона хочет произвести впечатление массовой поддержки — чтобы показать генералам «народ с нами, а не с теми редисками». Потом победители наймут целую свору летописцев, которые будут доказывать, что победа состоялась потому, что такова была воля народа. Вот и всё.

— Короче, — подвёл итог Севдалин. — Мы — за себя.

— А-а, — протянула Растяпа. — Это хао?

— Нет.

В начале октября противоборствующие стороны два раза попытались провести переговоры, но оба раза не достигли результата. Стали приходить сообщения о погибших при уличных стычках манифестантов с милицией.

К воскресенью, на тринадцатый день противостояния, неопределённость начала закипать, и несмотря на отстранённую позицию нас всё же понесло в город — исследовать хао-обстановку в непосредственной близости. Решению способствовала погода — стоял один из последних солнечных деньков. Просидеть такой дома было бы преступно.